Впереди на клен опустилась тощая ворона. Ветка качнулась, хватая воздух листьями-пальцами. Птица, склонив голову, посмотрела на Наткета и пронзительно каркнула. Наткет приветственно взмахнул рукой, но ворона вспорхнула и, причитая, полетела вверх по улице.

Нет, все же изменилось, и изменилось непоправимо. Когда он подойдет к дому, то не увидит отца, сидящего на ступеньках крыльца. И не услышит насмешливого «Привет, Нат! Не поверишь, что я сегодня видел!». Вдруг Наткета встретят только выбитые окна, заколоченные двери да просевший фундамент? А то и вовсе пепелище.

Чтобы не гадать, он прибавил шагу. Чувства были противоречивыми. Радость возвращения мешалась с тоской и вновь накатившими сомнениями. Может, действительно нужно было опустить письмо в почтовый ящик? Уехал так уехал, мосты сжег. Так нет же – по обгорелым доскам прибежал обратно. И все же Наткет обрадовался, когда из-за деревьев выглянула башенка над чердачным окном и сверкнул жестью флюгер-дронт. Затаив дыхание, Наткет свернул на свою улицу.

И резко остановился.

Дом, вопреки всем ожиданиям, никак нельзя было назвать заброшенным. Наткет был готов к тому, что увидит обитель призраков, а вместо этого взгляду предстал ухоженный двухэтажный коттедж, не чета тому, из которого он уезжал. И это был жилой дом. Мало того, что стены покрасили не более года назад, окна сверкали чистотой, а за стеклами виднелись беленькие занавески, – так еще и перед домом кто-то разбил цветник. Раньше лужайка была запущенной, густо заросшей сорняками. Сейчас на ней извивались клумбы с оранжевыми и синими цветами.

Мелькнула дикая мысль, что он ошибся адресом, но дронт на крыше свидетельствовал об обратном. Наткет с опаской ступил на гравийную дорожку – еще одна роскошь, которую они с отцом себе не позволяли. Дорожка петляла между клумбами по сложной траектории – раньше до крыльца было всего десяток метров по прямой, сейчас же расстояние минимум утроилось. Среди цветов прятались керамические фигурки: садовые гномы, белочки, ежики и жабы. Где-то на середине пути Наткет остановился и воткнул в клумбу фламинго. Пусть передохнет после долгого пути.

Взбежав на крыльцо, он остановился перед дверью. Надо постучать? Мысль показалась ему глупой. Это же его дом! Наткет ничего не имел против белочек и ежиков, но всему есть предел. Он платит налоги отнюдь не из благотворительности!

Наткет повернул ручку – дверь оказалась не заперта – и проскользнул в дом. Ступать он старался как можно тише, хотя сам не до конца понимал причины. Он же не взломщик и не грабитель, просто вернулся в собственный дом.

Обои переклеили, и, как отметил Наткет, выбор был не самым удачным. Пышные викторианские розочки светлых пастельных тонов. Отец скорее бы отгрыз себе руку, чем решился на такие обои: он любил яркие картинки со звездолетами, смешными инопланетянами или с забавными зверями – все то, что уместно только в детской.

Комната сверкала чистотой. Порядок был идеальным, что настораживало. Словно тот, кто поселился в его доме, тратил время исключительно на вытирание пыли, мытье полов и окон или полировку мебели.

Наткет осторожно, по стенке, пробрался на кухню. Та же безупречная стерильность: поблескивает металлическая мойка, в раковине ни капли, на столе белоснежная скатерть и ваза со свежими цветами… Наткет поежился. Единственным предметом, который не выглядел искусственно, оказался холодильник – из-за магнитных игрушек, облепивших дверцу и стенки. Наткет невольно шагнул в его сторону – может, из-за притяжения, создаваемого магнитным полем, а скорее из любопытства. Веселые зверушки, радостные фрукты и овощи, довольный жизнью окорок, головка сыра и бутылка молока… В большинстве своем – непримечательные китайские поделки из яркого пластика. Большая часть магнитов повторялась. Одних сиреневых бегемотиков Наткет насчитал семь штук.

Он долго рассматривал композицию. Кто бы ни обклеивал холодильник, двигали им исключительно жажда собирательства и ненависть к пустому пространству. Польза была только от большеглазой картофелины – магнит Удерживал на дверце листок со списком покупок. Первой строчкой шла форель.

Этого хватило, чтобы Наткет вспомнил, что на самом Деле чертовски голоден. Крошечный ломтик торта не в счет. Желудок подтвердил это недовольным ворчанием. Наткет открыл дверцу и уставился на сверкающие чистотой полки.

Продуктов оказалось мало: кусочек сыра, бутылка соевого соуса да полдюжины яиц. Наткет почувствовал легкий укол совести. Неприлично же копаться в чужом холодильнике… Хотя почему в чужом"? Это его дом, следовательно, он имеет полное право. Наткет потянулся за сыром, и в этот момент за спиной громко и отчетливо сказали:

– Только шевельнись – и я вышибу тебе мозги.

Через некоторое время холодильник запищал, требуя закрыть дверцу.

В оранжерее было душно, жарко и пахло гнилью. Плотный воздух до предела был насыщен влагой. Вода сочилась отовсюду: тяжелые капли ползли по запотевшим стеклам, оставляя блестящие дорожки, скользили по мясистым листьям и скапливались в чашечках цветов. От железных бочек, стоящих вдоль задней стены, поднимался пар. На расстоянии вытянутой руки все дрожало и расплывалось в зыбкой взвеси.

Дышать в подобной атмосфере трудно. Все равно что пытаться вдохнуть болотную тину. И дело было не столько во влажности, сколько в пропитавшем воздух зловонии. Запах, казалось, можно потрогать руками, и на ощупь он будет тягучий и липкий. Частично его источником были бочки, где в коричневой жиже плавали разлагающиеся стебли, листва и прочие отбросы. Но источаемые ими ароматы не шли ни в какое сравнение с запахом цветов.

Их было много. Толстые лианы мохнатыми змеями оплетали бамбуковые шесты и лесенки. Цвели орхидеи. В них не было ничего изящного и красивого: покачивались рыхлые лепестки цвета несвежего мяса, в глубине цветков копошились непонятные личинки, а белесые воздушные корни походили на клубки трупных червей. Запах был под стать цветам. Растения в оранжерее подбирались со всей тщательностью – редчайшие эпифиты из джунглей Гайаны и Новой Гвинеи, многие стоили бешеных денег.

Синклер Норсмор громко застонал. Он старался дышать медленно и глубоко, всей грудью вдыхая вязкие миазмы. Голова кружилась, его подташнивало, но это помогало не думать о нестерпимом зуде в руке.

Он лежал на сыром песке, укрытый влажной простыней. Сквозь стеклянную крышу пробивалось тусклое желтое пятно солнца. Свет бил в глаза, но Норсмор не щурился. Всеми силами он сосредоточился на огненном шаре, пылающем в глубинах космоса и единственном способным выжечь из него мысли и чувства. Но солнце тоже умирало, пожирало само себя – Норсмор знал об этом и в игре бликов видел лишь гниение и тлен.

Под порывами ветра стекла оранжереи дрожали, осыпая Норсмора градом тяжелых капель. Рядом стояло несколько аптечных банок толстого стекла. У другого человека их содержимое могло вызвать тошноту: крошечные жабки, гигантские тараканы, новорожденные крысята – того желто-коричневого цвета, который дают лишь годы формалинового плена. Порой казалось, что они шевелятся, а с учетом того, откуда они появились, такой вариант нельзя было отрицать. Его поставщик, старик Ван Джоу, только улыбался, если Норсмор спрашивал о происхождении того или иного ингредиента. «Редкая, редкая жаба», – вот и все что удавалось вытянуть. Возможно, Ван Джоу пудрил ему мозги и под видом редкостей продавал всякую дрянь, но все равно раз в два месяца Норсмор ездил в китайский квартал Сан-Бернардо.