— Я приехал извиниться за все, что наговорил сегодня, —буркнул он. Как-то не похоже, чтобы он оправдывался!

— Превосходно, — процедила Сара. — Ты извинился, но для меняэто особого значения не имеет. И мое мнение о тебе не изменилось.

Она попыталась захлопнуть дверь, но Джесс вовремя подставилногу.

— Ну что тебе еще? — теряя терпение, воскликнула она.

— Я только что понял, что явился сюда не извиняться, —выпалил Джесс, и не успела Сара опомниться, как он поймал ее за плечи ипритянул к себе.

— Убери руки! — вскрикнула она, но его губы уже завладели еегубами в безжалостно-крепком поцелуе. Шок, ярость и постыдно-жгучее наслаждениезаставили сердце Сары бешено заколотиться, но она даже не пошевелилась, нежелая доставлять своему врагу удовольствие яростным сопротивлением.

И едва он разжал руки, как Сара отпрянула, пытаясь нашаритьдверную ручку.

— А что, именно грубое насилие заводит тех метелок, скоторыми ты спишь? — прошипела она и, прежде чем Джесс успел ответить, резкозахлопнула дверь перед его носом и обессиленно прислонилась к косяку, боясьдвинуться с места, пока не услышала шум отъезжающей машины. Слезы почему-товысохли, и теперь девушка сухими, горящими бешенством глазами оглядывала стакой любовью выбранные предметы обстановки: прелестную фарфоровую вазу,антикварную табуреточку для ног, маленький столик в стиле Людовика XIV.Любимые, дорогие веши, подлинники, прекрасные символы прекрасной жизни, которуюона желала для себя и своих будущих детей.

Уже в сумерках Картер Рейнолдс, удобно устроившийся в своемдомашнем кабинете, повесил трубку и повернулся к огромному круглому окну. Передним расстилалась панорама Сан-Франциско, окутанная легким туманом,таинственная, волнующая, прекрасная. Через две недели придется сменить все этона вечноголубые безмятежные небеса Палм-Бич — паломничество, ставшее давнейтрадицией многих поколений его семейства, традицией, которую его бабка ни прикаких условиях не позволит нарушить.

За последние несколько лет эти ежегодные поездки в Палм-Бичстановились для него все более невыносимо тоскливыми, казались назойливымвмешательством в его жизнь, но после этого телефонного звонка будущеенеожиданно засверкало новыми гранями.

Картер просидел в кабинете еще около часа, со своей обычнойтщательностью обдумывая все возможные варианты и повороты событий, и наконецнажал кнопку внутреннего переговорного устройства.

— Где миссис Рейнолдс? — спросил он у слуги.

— По-моему, отдыхает в своей комнате перед ужином, сэр.

— А моя дочь?

— Читает книгу миссис Рейнолдс.

Довольный, что может застать сразу обеих женщин, Картервстал и направился на третий этаж, отведенный, по решению семейногоархитектора, под хозяйские покои сорок лет назад. .Презрев такое удобство, каклифт. Картер поднялся по широкой лестнице с затейливо изогнутыми перилами изкованого железа, повернул направо, прошел по коридору, обитому панелями иувешанному портретами в тяжелых резных рамах, с которых строго смотрели на негопредки.

— Я рад, что вы вдвоем, — приветствовал он Парис, открывшуюдверь, и приветливо улыбнулся, стараясь не показать, что задыхается в этоймрачной комнате с постоянно задернутыми темно-бордовыми шторами, непропускавшими света, пропитанными назойливым сладким запахом лаванды. Едвазаметно поморщившись, он обнял Парис за плечи и кивнул бабке, сидевшей вбарочном кресле у камина. Господи, да Эдит Рейнолдс не берут ни годы, ниболезни! Белые как снег волосы убраны в строгий узел, высокий ворот серогоплатья заколот большой филигранной брошью с рубинами. Настоящая светская дама эпохиРегентства! Английская герцогиня!

— Что тебе, Картер? — повелительно бросила она. — Говори, дапоскорее! Парис остановилась на самом интересном месте.

— У меня для вас потрясающая новость! — объявил он, учтиводождавшись, пока дочь усядется. — Мне только что звонила Слоан. Она неожиданнопередумала и решила приехать к нам в Палм-Бич на две недели.

Бабка облегченно вздохнула, но Парис сорвалась с места иподлетела к нему.

— Молодец, — похвалила Эдит, . — царственно наклонив головуи слегка растягивая губы в гримасе, которая при очень живом воображении моглабы сойти за улыбку. Но Парис неприязненно косилась на отца, совсем какчистокровная кобылка, готовая взбрыкнуть и ускакать прочь при малейшем движениижокея.

— Ты… как ты можешь спокойно заявляться сюда и как ни в чемне бывало извещать меня обо всем в самую последнюю минуту, словно своюслужанку! Я думала, что она не приедет. Это несправедливо. Я вовсе не обязана сней нянчиться. И не поеду ни в какой Палм-Бич.

— Парис, не мели вздор. Разумеется, ты едешь с нами, —вежливым, но не допускающим ни малейших возражений тоном изрек он слова,обладающие, по-видимому, силой и властью приговора. — И пока мы еще здесь, яхотел бы, чтобы ты проводила побольше времени с Ноем. Вряд ли тебе удастсявыйти замуж за человека, которого ты всячески стараешься избегать. Он просто неподумает обратить на тебя внимание.

— Я вовсе не избегаю Ноя, просто его здесь не было.

Он ездил в Европу, как тебе хорошо известно.

— Но непременно явится в Палм-Бич. И пока мы будем там,можешь заодно наверстать потерянное время, чтобы наконец окрутить его и раз инавсегда покончить с этим.

Кортни Мейтленд, сидя на подлокотнике кресла, неодобрительнонаблюдала, как брат складывает бесчисленные папки в два дипломата.

— Не успел примчаться из Европы, как снова линяешь, —проворчала она. — За целый год и двух месяцев дома не пробыл.

Ной на секунду оторвался от сборов, чтобы бросить взгляд напятнадцатилетнюю девушку в узкой черной юбке «стретч», едва прикрывавшей бедра,и ярко-розовом топе. В этом наряде Кортни выглядела несносной хорошенькойизбалованной девчонкой с сомнительным вкусом. Что же, по мнению Ноя, первоевпечатление отнюдь не было обманчивым.

— Где ты покупаешь все эти дешевые тряпки? — брезгливоморщась, осведомился он.

— Черта с два! Это последний писк! Конечно, такой старик,как ты, понятия не имеет, что носит молодежь!

Самый крутой прикид!

— Ты походишь на панельную девку.

Кортни предпочла пропустить нелестное замечание мимо ушей.

— И сколько же ваше высочество на этот раз собираетсяпробыть в отъезде?

— Полтора месяца.