уже начали, сами видите. Развлеките его, Танкредито. Расскажите ему, например, про вас с Сабиной. Почему нет? Его советы вас вразумят. Ведь вы двое не можете продолжать в том же духе, в любой день наступит конец света, и ради чего мы страдаем.

Предложение рассказать о своей связи с Сабиной прозвучало как угроза. Танкредо не знал, что ответить. Эти женщины знали все еще до того, как он родился. Он попытался разглядеть выражения их лиц: была ли в их словах насмешка, сочувствие? Но ничего не увидел. Невозмутимые, они продолжали говорить, будто читали литанию, и прохаживались каждая сама по себе, иногда останавливаясь над могилой, пристально глядя на котов широко раскрытыми глазами, словно желая их запомнить, и снова ходили взад-вперед, иногда — наперерез друг другу. Было ясно, что Танкредо им мешает. Они нетерпеливо ходили по двору, но им не столько не терпелось похоронить котов, сколько выпроводить Танкредо. Чем я им мешаю, подумал он. Неужели они не могут похоронить своих котов, как им хочется, в моем присутствии? Тогда зачем звали на помощь? А вдруг я уйду, подумал Танкредо, а они по-змеиному, с громким хохотом заползут на ограду? И взлетят, радуясь своему преступлению? Танкредо перекрестился. Хотелось ли ему защитить котов? И он молча ушел за решетчатую калитку.

Посреди сада горбун остановился. Куда идти? В церковь не тянуло, обратно во двор к Лилиям — тоже. На него напал приступ мучительного смеха, скрутил его, не давал продохнуть, Боже мой, твердил он, как им взбрело в голову утопить котов, как им удалось их поймать, ведь они казались пьяными, как они умудрились.

Танкредо решил вернуться во двор, на ощупь, стараясь восстановить дыхание, и заглянул в калитку — мимо шли две Лилии, залитые лунным светом. Третья тщательно утаптывала землю по краям могилы где-то на самом рубеже ночного мрака. Все еще с лопатой в руке. Две другие возвращались к пруду. «Вот и нашлось местечко, где их похоронить», сказала одна из старух как раз в тот момент, когда проходила мимо Танкредо. Вдруг она замерла, освещенная луной — он видел ее профиль, — костлявая, с упавшими на лицо седыми прядями, потом повернула голову и нащупала его своими большими глазами.

— Танкредито, — сказала она чуть громче, чем раньше, и улыбнулась ему, как ребенку, — вы больше не нужны. Идите.

И пошла к пруду, где уже мыла руки другая Лилия.

И тут он заметил сеньор. Он обнаружил их в тот момент, когда поворачивался, чтобы уйти. Недалеко от пруда почтенные старухи из местной «Гражданской ассоциации» прилипли к каменной ограде, как летучие мыши. Они были бледны, но невозмутимы, как-то слишком спокойны. Почему же он не заметил их раньше? Все семь или девять, в полном составе, апатичные, рассеянные бабули, с которыми он недавно прощался под моросящим дождиком у ворот церкви, семь их было или девять? в такой час? Божьи одуванчики, домохозяйки, подсоблявшие убивать котов в приходском храме. Они прятались и бегали от него, пока он не ушел со двора, но почему? Чтобы не обнаружилось их соучастие в убийстве котов? Наверняка оно не соответствовало их понятиям о приличиях. Решив, что он ушел, они ожили, неторопливо задвигались, заговорили, зашушукались и стали потихоньку прощаться, освещенные луной, каждая, как прежде, с зонтиком в руках — на случай дождя. Они окружили Лилий. Пошептались. Раздали советы. И ушли домой через широкие ворота, на этот раз — друг за другом, молча, как воры. Когда ушла последняя, Танкредо вернулся к Лилиям.

— Эти сеньоры из «Ассоциации», — сказал он, — что они здесь делали?

Самая маленькая из Лилий подошла вплотную к Танкредо и посмотрела ему в глаза. От ее пожелтевшего лица веяло холодом и становилось страшно. Лилия покачала головой.

— Вы спрашиваете лишнее.

В это время где-то вдалеке зашумел мотор «фольксвагена», звук нарастал, приближался к воротам и словно заряжал электричеством Лилий и Танкредо.

— Альмида, — сказали они.

— Явились, — сказал Танкредо.

Но открывать ворота не побежал. Не мог. Его охватила паника. Весь мир, эта ночь — все стало напрасным. К тому же он не обманывал себя: в глубине души он надеялся, что Альмида и дьякон не вернутся, исчезнут навсегда, как многие-многие в этой стране, а пустой «фольксваген» найдут на какой-нибудь загородной свалке, и в пятницу утром газеты выйдут с заголовком «Пропали священник и дьякон».

— Танкредито, идите в кабинет, — сказали Лилии. — Сан Хосе, должно быть, там. Мы видели, как он выходил из кухни. Дайте ему знать. Сделайте вид, что зазвонил телефон, и вы хотели снять трубку. То, что мы проснулись, чтобы встретить падре Альмиду — дело житейское, а вот то, что вы в алтаре милуетесь с барышней Сабиной — это дело довольно необычное, правда? Идите быстренько, пока они вас не увидели.

В этот момент широкие створки ворот распахнулись. Их толкал, пропуская «фольксваген», сам дьякон, сгорбленный и поникший, и машина въехала, дробя тени светом фар.

— Лилии все знают, — повторял Танкредо, Лилии шпионили за ними постоянно, всю жизнь. Никогда они с Сабиной не были одни. Он бросился в кабинет, как будто и впрямь зазвонил телефон.

Танкредо поднял трубку, в полной уверенности, что телефон звонил, но трубка молчала. Слышался только далекий, постепенно смолкающий треск. Он положил трубку. Если бы в этот момент в кабинет вошел Альмида, Танкредо сказал бы, что звонил телефон. Этим можно было объяснить, почему он не спит и находится в кабинете. Он скажет, что волновался, почему падре и дьякон так долго не возвращаются. И ни словом не обмолвится о том, что поющий священник сейчас в храме, с Сабиной, в алтаре. Это было самое скверное, самое невозможное: объяснить присутствие пьяного Матамороса в такое время. Но никто не вошел. Танкредо зажег свечу и поставил ее на пишущую машинку. Он ждал довольно долго, сидя на краю черного письменного стола и пристально глядя на телефон. Сколько прошло времени? Он так и не услышал ни голосов Альмиды и дьякона, ни их шагов на лестнице. Может, они давно прошли к себе? Казалось, что вместо живых Альмиды и Мачадо приехали два бестелесных привидения. Сам не замечая, он снова поднял трубку и уставился на телефон. Свеча потихоньку догорала.

— Кто это был, Танкредито? — услышал он голос одной из Лилий. — Кто это мог быть, если телефон не звонил?

Он с удивлением увидел одну из старух, самую маленькую, все еще вооруженную лопатой, с засученными рукавами и перепачканными землей руками.

— Никто, — сказал он.

— А падре Сан Хосе, Танкредито? Я