– Сопровождающего?! – гневно повторил Авдотьин. – А сами не изволите… да как вы!..

– …к проходной «А, Б, В», – закончил Пец и вежливо улыбнулся зампреду. – Вы осмотритесь, здесь у нас интересно. Распушить всегда успеете. До встречи наверху! – И двинулся к своей проходной.

Начальник охраны и – в нарушение КЗоТ – комендант зоны и башни Петренко, бравый усач в полувоенной одежде, как всегда, ко времени прихода Пеца, находился в проходной. Завидев Валерьяна Вениаминовича, он встал. Их разделял никелированный турникет и окошко табельщицы. Пец показал в раскрытом виде пропуск, девушка достала со стеллажа контрольный бланк, передала ему, он отбил на электрочасах время прихода, возвратил бланк. Табельщица поместила его в ячейку в стеллаже, достала оттуда ЧЛВ, пустила их нажатием кнопки, выдала входящему – и только после этого нажала кнопку «впуск» турникета. Процедура заняла 15 секунд: для всех, от директора до уборщицы, она была одинакова. Только ЧЛВ у Валерьяна Вениаминовича были не такие, как у других: посложнее и с экранчиком.

– Кто наверху? – спросил Пец, пожимая руку коменданту.

– Товарищ Корнев, главкибернетик Малюта, начплана Документгура, завснаб Приятель. Зискинд дежурил ночью, только ушел. Бугаев на пристани. В кабинете ваш референт Синица.

– Референту немедленно вниз, к кабине «А, Б, В» – сопровождать товарищей Страшнова и Авдотьина. Выпишите им разовые пропуска! – Валерьян Вениаминович вышел в зону.

Петренко метнулся к телефону.

…Вне НИИ был уровень К1 – и уже там, достигая остановки троллейбуса и усиливаясь к дверям проходной, всюду слышался негромкий, ненавязчивый, но устойчивый звук: невысокое гудение, прерываемое секундными щелчками. В зоне гудение стало ниже, щелчки реже – здесь был уровень К2. Это был самый простой датчик ускорения, К-датчик. Небольшие динамики находились на всех этажах, во всех помещениях. Гудение означало смену соток, сотых долей секунды – по времени Земли. На уровне директорского кабинета, Пец знал, будет уже не гудение, а негромкий треск. Выше он и вовсе разделялся на отдельные щелчки, среди которых редкие секундные выделялись громкостью и тоном.

Несмотря на свою сверхозабоченность, Валерьян Вениаминович не мог не обратить внимание на то, как чудесно изменился мир за проходной. Теперь Шар не только нависал, но и освещал. Светили верхние (бело-голубым) и средние (желто-оранжево с переходом в малиновое) этажи башни – не слабее, чем солнце в ясный день. В зависимости от расположения слоев башни, уступов кольцевой дороги на ней и крупных предметов в зоне, куда-то больше попадало бело-голубого, куда-то оранжевого, малиново-желтого… а в целом впечатление было, что уже не на Земле. Больше того, нарастающая вверх неоднородность искажала этот свет так, будто все предметы рассматривались как сквозь призму – скосом вверх; это и называли «эффектом НПВ-призмы». Нижние части предметов и людей в зоне отдавали в буро-красное, верхние в сизо-голубое. «НПВ-призма» подобным образом преломляла и звучание. Звуки, шедшие снизу: от моторов машин, лязг железа – были глуше и басовитее, чем те, что неслись сверху: от тех же машин на спирали. Писклявее были и голоса людей в кабинах портальных и башенных кранов.

И на иное еще не мог насмотреться – в который уже раз! – Пец: фигуры людей, да и очертания всего тоже были искажены – внизу малость обширнее, вверху поуже. Из-за этого все работавшие и находившиеся здесь выглядели кряжистыми, с толстыми ногами; а женщины более задастыми, чем в обычном мире.

«Как на картинах Брейгеля Мужицкого, – подумал Валерьян Вениаминович. – И раскраска под стать».

Но вскоре мысли его переменились.

Среди мужчин, шедших навстречу, к пропускным кабинам, преобладали небритые, заросшие многодневной щетиной. Пецу, человеку аккуратному, подтянутому, и всегда это не нравилось, а сейчас, понимая, какими глазами на это посмотрят высокие гости, приехавшие в институт, он вовсе расстроился. «Взяли моду – демонстрировать, что долго работали наверху! Приказ, что ли, специальный издать, чтобы брились? Ведь хватает там времени для всего: для работы, для трепа, для перекуров – а для этого?.. Как не противно самим! Славянская манера: быть аккуратным не для себя, а для других».

Многие – как встречные, так и обгонявшие Валерьяна Вениаминовича – здоровались; он отвечал, узнавая и не узнавая. Народ валил валом. «И что мне за вас, граждане, сейчас будет!..»

Дело в том, что подавляющее большинство этих людей, окончивших работу и спешивших на нее, – систематически нарушали трудовое законодательство и инструкции о заработной плате. Набрать достаточное количество строителей и монтажников – людей в Катаганском крае, как и всюду, дефицитных – сразу стало проблемой. На первой тысяче поток желающих иссяк; из них часть отсеялась в силу специфики работы в НПВ. Пока осваивали низ – обходились. Но чем выше воздвигалась башня, тем яснее становилось: что-то надо придумывать.

Было тошно смотреть, как стройплощадки, начиная с третьего уровня, только на восемь, реже на шестнадцать часов из семидесяти двух возможных (а на высотах за сто метров и вовсе из ста двадцати – ста восьмидесяти возможных) заполнялись работающими людьми, а остальное время пребывали в запустении. Каменел неиспользованный раствор, ржавели, распуская на стыках в бетоне мерзкие пятна, трубы и прутья арматуры, покрывались плесенью углы. «Послушайте, этак придется начинать текущий ремонт, не закончив помещений!» – тревожился Зискинд. Стоило захватывать Шар, целиться на эксплуатацию сверхускоренного времени, чтобы пасовать перед элементарным «долгостроем»!

И руководители НИИ НПВ, вздохнув, пустились во все тяжкие: на противозаконные совместительства, на такие же трудосоглашения – со своими, и без того работавшими на полную ставку, чрезмерные сверхурочные, сомнительные аккордные и премиальные. Через сотрудников, уже вкусивших благ в Шаре, вели вербовку их знакомцев на других предприятиях и стройках: сманивали в штат или совместить, а то и просто закалымить. Страшнов, считавший Шар своим детищем, призвал других руководителей не препятствовать тому, что их работники отдадут два разрешенных законом часа переработок на сооружение башни. Те не возражали.

И рабочие не против были отхватить за эти два сверхурочных часа полную, хорошо оплаченную смену; свои, штатные, и вовсе соглашались пребывать наверху хоть сутками, если при этом окажется, что к вечеру они нормально вернутся домой.

И работа пошла веселей: при взгляде снизу этажи башни росли на глазах.

И те, кто вслед за строителями осваивал башню, разворачивали в ней службы, мастерские, лаборатории, начинали в НПВ новые исследования и испытания, смотрели на дело совершенно так же. Никто не был против. Но все упиралось в знаменитый международный жест: потирание большого пальца об указательный и средний – и в не менее знаменитый международный термин «pety-mety». За работу надо платить. За хорошую работу надо платить хорошо. За большую надо платить много.

К концу зимы о Шаре у населения пошла слава как об Эльдорадо с бешеными заработками. К нему стал тесниться далеко не лучший работник: рвач, несун, халтурщик. Многих пришлось, уличив в недобросовестности, в опасных недоделках, гнать. Эти тоже пускали славу: о произволе, нещадной эксплуатации… А когда руководители других катаганских предприятий заметили, что работники, которым они не препятствовали, за два сверхурочных часа в НИИ НПВ выматываются, будто вкалывали две смены, и на следующий день у них работа не идет, да узнали, что там они получают больше, чем на основной работе, – посыпались протесты.