«Снабженцы как были внизу, так и останутся, для них важнее связь с внешним миром, чем с башней. Ремонтные мастерские… Где они? – Пец поискал, опознал взглядом квадратики с медленным шевелением на четвертом уровне. – Этих, безусловно, на пятидесятый – чтобы время ремонта определялось только доставкой неисправного в мастерскую, а то к ним очередь… Точно так и экспериментально-наладочные. Они устроились на шестом уровне, низко. „Дорогу идеям!“ – лозунг Корнева, к которому я целиком присоединяюсь: самый исследовательский смак, когда свеженькая, не измусоленная сомнениями, не запылившаяся от долгого лежания идея воплощается в металл, в электронную схему, в стенд. Стало быть, их на шестидесятый… Теоретический отдел Б. Б. Мендельзона, вон те комнаты около оси на пятом уровне: склонились теоретики над бумагами, никто и голову не поднимет. Толку пока от них маловато, ни одну проблему Шара еще не высветили – и, может быть, не без того, что времени им не хватает. Этих, пожалуйста, хоть под крышу, на стопятидесятый, места занимают немного – лишь бы результат давали…»

Глаза Валерьяна Вениаминовича сами стремились от сонного царства нижних уровней к верхним экранам, где кипела жизнь. «Нет, погоди, вот еще тонкие места внизу: столовая и буфет на третьем уровне. Вечная толчея, очередь… Вон, все будто замерли у стоек самообслуживания, подавальщицы еле перемещают-наполняют тарелки. – (На самом деле в два с половиной раза быстрее, не брюзжи!) – Их… куда? Проблема похлебать горяченького не шибко научная, но без нее и остальные не решишь. Их… никуда. Просто открыть в середине и наверху еще столовую и пару буфетов, вот и все. А в тех пусть кормятся „низы“… Теперь… а не ну ли их всех к черту?! – вдруг рассердился Пец на проблемы, на службы и на себя. – В самом деле, через час-другой могу загреметь – да не в операторы Люси Малюты, а вообще из Шара – сижу в координаторе, вполне возможное, в последний раз… а размышляю о ерунде, о текучке. Еще и под суд отдадут. Власть есть власть, закон есть закон… особенно если московская ученая мафия целится на Шар, имеет своих кандидатов и на мое место, и на корневское. Там теперь спохватились, что упустили жирный кусок. Э, об этом тоже не стоит!..» Он распрямился, вытянул положенные на спинку стула руки, окинул взглядом экранную стену. Вот о чем вопрос стоит сейчас: образ башни, внедряющегося в НПВ выроста из обычного мира с обычными людьми. Он такой, да не такой, как на экранах. «Краса и гордость» координатора Шурик Иерихонский, который этой ночью проштрафился, вычертил рассчитанную им модель башни в эквивалентных сечениях – имея в виду, что при нормальной загрузке один квадратный метр рабочей площади на десятом уровне равен десяти обычным и чем выше, тем и больше. «Эквивалентная башня» в противоположность реальной расширялась с высотой наподобие граммофонной трубы; диаграмму так и назвали – «Иерихонская труба». Что более реально – она или видимое глазами?

…А «эффект исчезновения»? Первыми его открыли зеваки. Их немало прибредало к зоне, особенно в погожие дни; в выходные так и целыми семьями, с биноклями и подзорными трубами, с фотоаппаратами; некоторые волокли портативные телескопы. Эркашники и кадровики протестовали, требовали от Пеца принятия мер… А каких? Шар не спрячешь. Выставили милиционера, который время от времени у кого-либо зазевавшегося засвечивал пленку, составлял протокол; любопытствующей массе это было как слону дробина.

Налюбовавшись картинами искажений в Шаре, быстрых удалений и взлетов вертолетов, свечения еле теплого, отвердевающего бетона, радиаторов машин, нацокавшись языками, накачавшись головами, местные жители, естественно, начинали искать в бинокли и телеобъективы знакомых. И оказалось, что узнать работающих в доступных для наблюдения местах средних и высоких уровней невозможно. Мертвые предметы, хоть и искаженные по виду и расцветке, – пожалуйста, а живые люди все расплывчаты и как бы сходят на нет.

И это тоже была реальность НПВ. Ее Валерьян Вениаминович видел сейчас на экранах, поднимая глаза к верхним рядам их: мультипликационная быстрота движений работающих, особенно строителей, монтажников, отделочников, нарастала от этажа к этажу. Вот на тридцатом уровне…

…во втором слое упрощенные фигурки быстро-быстро накидывают лопаточками раствор в прямоугольничек-ящик, подхватывают, переносят, забавно семеня ножками, выливают на разлинованный прутьями арматуры, засыпанный щебенкой пол, быстро-быстро разравнивают, притирают… в глазах рябит. Пальцы на руках неразличимы, как бы отсутствуют, лица – пятна с дырочками глаз, рта и ноздрей.

Тридцать шестой уровень, монтажная площадка на экране справа: здесь уже расплывчаты движения рук работающего, не понять, что он делает ими, все накладывается на экран пятнами послесвечения – рук у монтажника больше, чем у индийского божка. Фигурка отступила, видно перекрестие двутавровых балок с болтами; гайки навинчиваются на болты мгновенно и будто сами по себе.

– телекамера показала рваный край бетонной стены, из которого выступала решетка арматуры. Стена и прутья вдруг закрылись дощатыми щитами, опалубкой для заливки бетона. Как бы сами заслонили ее щиты – люди там перемещались столь быстро, что чувствительные ячейки телеэкрана и человеческого глаза не успевали реагировать. Эффект исчезновения!.. Вот на экране рядом в пустом вроде бы помещении часть пола темно-серая, другая светлая, оборвана ломаными зазубринами. Светлая часть наступает на темную, будто съедает ее треугольными зубьями… и за считаные секунды съела всю. Пец нашел на пульте нужную кнопку, включил каскад инвертирования – увидел: два продолговатых пульсирующих комка настилают паркет.

Никакой мистики, быстродействие телесистем пасует перед ускорением времени. И голос человека, крикнувшего (или позвонившего по телефону, все равно) оттуда, не услышишь без инверторов: он весь смещается в ультразвук. И цвета, окраска, оттенки в НПВ не характеризуют предмет, обращать на них внимание – только расстраиваться…

«Отметая шелуху подробностей, мы выделяем суть, – думал Валерьян Вениаминович. – Какую же суть предлагаешь ты нам понять, коварный Шар, отметая ТАКИЕ подробности?»

Ему вспомнилось, как неделю назад в башню заявились, заказав пропуска, руководители краевых творческих организаций – писательской, композиторов (Пец, поклонник серьезной музыки, и не знал, что они в Катагани наличествуют во множественном числе), художников и актеров. С целью арендовать этажик повыше для объединенного «дома творчества». На предмет ускоренного создания выдающихся актуальных произведений: романов, повестей, симфоний, ораторий, картин, спектаклей, телешоу и т. д. Поскольку в обычных условиях они не успевают откликнуться на очередные социальные установки крупным жанром. А времена пошли обязательные: столетия, пятидесятилетия, тричетвертивечия, исторические решения минувшего съезда и еще более исторические надвигающегося. На все это литература-живопись-музыка-театр не может не… На все надо…

Пец был польщен визитом, интересом к НПВ, пленен идеей – но рискнул все-таки высказать свой, ужасно старомодный взгляд, что непреходящая сила истинного искусства не в отражении злобы дня, для этого хватит газет, а в том, что оно проникает в глубины души, в «тайну создания», как писал Гоголь, и что-де поэтому оно, настоящее, всегда злободневно и нужно. И – почувствовал, что его не понимают. То есть, может, и понимают, но смотрят как на придурка. Какие еще «тайны»!.. Валерьян Вениаминович, стремясь нащупать общий интерес, заговорил о том, что неоднородное пространство-время – очень своеобразная и мало изученная среда обитания, что многие загадки его наверняка окажутся более подвластными исследованию методами искусства, чем рационалистическому подходу ученых, – так не…