международной страховой компании Assicurazioni generali он принял именно с мыслью, что когда-нибудь представится шанс посетить эту далекую страну с командировкой. Из этого ничего не вышло, а потому в 1912 году Кафка вместо себя отправляет в Америку протагониста романа.

Первый набросок не удался. После творческой эйфории «Приговора» его литературная самооценка была достаточно сильна для еще одного натиска. На этот раз творческого напора хватило до середины ноября 1912 года. «Это первая относительно большая работа, в которой я – после пятнадцати лет беспросветной, за исключением отдельных мгновений, муки – чувствую себя уютно»[115]. Он будет продолжать работу, пока может, ведь он чувствует, что, занимаясь ею, находится на «верном пути».

Это особенно заметно по первой главе под названием «Кочегар», написанной за несколько дней. Текст показался ему столь удачным, что он был готов издать его отдельно.

Когда шестнадцатилетний Карл Россман, отправленный опечаленными родителями в Америку из-за того, что некая служанка соблазнила юношу и родила от него ребенка, медленно вплывал на корабле в нью-йоркскую гавань, статуя Свободы, которую он завидел еще издали, внезапно предстала перед ним как бы залитая ярким солнцем. Ее рука с мечом была по-прежнему поднята, фигуру ее овевал вольный ветер.

Это не добровольная эмиграция. Карл Россман был сослан родителями. Позднее в каюте капитана он вспоминает о том, как служанка затащила его в постель. Редко Кафка изображает сексуальность так откровенно, как здесь:

Затем она улеглась рядом и принялась выпытывать у него какие-то тайны, но рассказывать ему было нечего, и она, не то в шутку, не то всерьез, рассердилась, стала тормошить его, послушала, как бьется его сердце, прижалась грудью к его уху, предлагая послушать свое, но Карл наотрез отказался, прижималась голым животом к его телу, щупала рукой внизу так мерзко и стыдно, что Карл выпростал голову и шею из подушек; затем она раз-другой толкнула его животом – так, будто стала частью его самого, и, вероятно, поэтому он почувствовал себя до ужаса беспомощным.

Из этой сцены ясно по крайней мере одно: Карл и вправду невиновный изгнанник.

И вот он прибывает в Америку, скользя на корабле по нью-йоркской гавани, веет «вольный ветер», но со статуей богини свободы что-то не так. В ее высоко поднятой руке не факел, а меч. Немаловажное изменение: вместо символа свободы – символ карающей справедливости. Скорее предостережение, чем обещание. Карл останавливается посреди потока людей, спешащих сойти с корабля. Он забыл в каюте свой зонт. Он просит знакомого присмотреть за чемоданом, а сам поворачивается назад. Двигаясь против потока, как в излюбленном Кафкой слапстике[116], он пытается отыскать свою каюту и в итоге плутает по лабиринту из проходов, лестниц и кают.

Таким образом, первый же выход на улицу быстро приводит к полной дезориентации. В отчаянии он стучится в какую-то дверь, появляется гигантского роста человек, который представляется кочегаром и поначалу встречает его грубо и покровительственно, но постепенно начинает проявлять дружелюбие. Он затаскивает героя в крохотную комнату и усаживает на кровать. «Он почти позабыл, что находится на шаткой палубе корабля у побережья неизвестной части земли, так уютно ему было на кровати»[117]. Зонтик и оставшийся на палубе саквояж давно позабыты, Карл внимательно слушает речь кочегара. Тот рассказывает ему скверные истории о тяготах работы, о кознях Шубала. Карл советует кочегару пожаловаться капитану. В мгновение ока Карл становится борцом за справедливость. Иерархия между юношей и высокорослым, сильным человеком переворачивается. Теперь именно юноша опекает старшего. Разумеется, он переоценивает свои силы, и, лишь когда в дело вмешается еще более могущественный человек, юноша снова отступит внутрь самого себя. Все вокруг может стать поводом для борьбы за власть.

Кочегар и его новоиспеченный юный покровитель направляются в канцелярию капитана. Там они встречают нескольких господ, которые, застыв словно на картине, стоят перед высокими окнами, через которые открывается вид на портовую суету. Стюард пытается остановить двух незваных гостей – Карла и кочегара. Господа оживляются, когда Карл выходит вперед и вступается за кочегара, будто парализованного и неспособного за себя постоять: тот запутывает дело, становится слишком многословным, сбивчивым и даже грубым. И все это, думает Карл, можно извинить его «безграничным возмущением». Карл тоже возмущен, но, несмотря на это, ему удается представить дело в выгодном для кочегара свете. Один из господ, особо респектабельный, все это время всматривался в Карла и теперь, не обращая внимания на лепет кочегара, спрашивает, как Карла зовут, а немного погодя, походив вокруг да около, объявляет, что он его дядя. Это кардинально меняет сцену. Карл оказывается в центре внимания как племянник сенатора и непреклонный борец за права и справедливость. Его уверенность в себе крепнет: «Видели бы его родители, как он на чужбине перед важными особами отстаивает добро и, хотя пока не добился победы, приготовился сражаться до конца! Изменили бы они свое мнение о нем? Посадили бы рядом с собой за стол? Похвалили бы? В кои-то веки заглянули бы в его любящие глаза?»

Карл, отправленный родителями в изгнание, по-прежнему к ним привязан. Но кого ему следовало бы благодарить, так это служанку, потому что именно она за спиной родителей отправила письмо дяде, который явился теперь, чтобы забрать племянника. Таким удивительным образом самоотверженное стремление Карла вступиться за кочегара оказывается вознаграждено. Как в сказке, он совершенно неожиданно оказывается обласкан судьбой. А что кочегар? О нем между делом позабыли почти все, кроме Карла, который продолжает требовать для него справедливости, но от дяди узнает, что дело здесь не в справедливости, а в «дисциплине», а забота о дисциплине возложена исключительно на капитана корабля. Заступничество Карла за кочегара дядя толкует так: «Ты чувствовал себя одиноким, когда встретил его, и теперь ты ему благодарен, что весьма похвально. Но, хотя бы ради меня, не заходи слишком далеко и осознай свое нынешнее положение».

Карл уступает столь охотно, что выглядит это почти предательством и вероломством. Он считает, что разочаровывать дядю не следует, и под руку с ним покидает корабль. Они садятся в лодку, которая отвозит их к берегу. И все-таки его мучает сомнение, «сможет ли этот человек когда-нибудь заменить ему кочегара».

Мучаясь угрызениями совести, Карл бросает кочегара на произвол судьбы. Он считает, что подвел его. Он вступает в Новый мир человеком, который разочаровался в самом себе, но в то же время питает большие надежды и чувствует, что сумеет сделать что-нибудь хорошее, словно ему – изгнаннику – был выдан еще один