Издерганная двухчасовым ожиданием, я в сотый раз нервно взглянула на часы, было уже одиннадцать, и набрала номер мужа.

– Нэллы до сих пор нет дома, – голос у меня срывался, – то абонент недоступен, то трубку не берет.

– Достала…

Это сцеженное сквозь зубы слово не предвещало ничего хорошего.

– Может, она телефон опять потеряла?

– И часы во всем городе встали?! – Денис не на шутку злился. – Она в шесть должна быть дома! Жди. Скоро приеду.

Я ходила из угла в угол. Друзей дочери давно обзвонила – и одноклассниц, и соседских ребят, с которыми она обычно гуляла. Никто не знал, куда она могла подеваться. Уже не в первый раз Нэлла забывала о времени и находила абсурдные объяснения своим опозданиям. Но до этого вечера хотя бы трубку брала.

Конечно, я снова ругала себя за все на свете: нужно было лучше воспитывать, бросить работу в авиакомпании раньше, чаще быть рядом. Чувство вины уничтожало последние капли самообладания. У меня не хватало ресурса все это выдержать, с каждым новым проступком Нэллы я превращалась в мегеру – начинала орать, хлопать дверями. Дочь уже никак не реагировала на очередную истерику – продолжала гнуть свою линию: «что хочу, то и делаю».

Ей было невдомек, что мое состояние происходит не от банальной злости на нее, а от чудовищного страха за своего ребенка и от стыдной беспомощности. Я и сама не умела этого осознать.

Приехал Денис. Обошел поселок. Нэллы, естественно, не было нигде. Меня уже трясло. Я непрерывно набирала номер дочери и слушала длинные гудки. Она жива?! В чьих руках сейчас телефон, на который я звоню? Неугомонное воображение продолжало рисовать жуткие картины. После больницы Сперанского, куда детей привозили на вертолетах со всевозможных аварий, я окончательно разучилась держать себя в руках. Страх стал моим вторым существом. Трясущимися пальцами я стала набирать смс. Старалась не сорваться в обвинения – важно было понять только одно: в порядке ли мой ребенок.

«Где ты?! Что с тобой?! В состоянии написать родителям?»

И вдруг получила ответ.

«Все нормально, останусь у подруги, утром буду дома. Я в порядке».

Она жива! На мгновение я почувствовала огромное облегчение, а потом, почти тут же, ярость. Я чуть с ума не сошла, дозваниваясь до нее, а она, оказывается, просто не желает со мной говорить. Да еще и лжет – ее нет ни у одной из подруг.

«Позвони! Срочно!» – написала я.

«Нет», – вот и весь разговор.

«Нэлла, что за подруга? Пришли мне адрес! Иначе с полицией начинаем тебя искать».

«Ты ее не знаешь, – ответила она без объяснений. – Зачем вам полиция? Я останусь здесь, со мной все хорошо. Утром приеду. Спокойной ночи».

И телефон замолчал. На всю ночь.

Обезумев, я писала и писала километровые сообщения. О том, что ни на секунду не смогу уснуть, о том, что не заслужила такого отношения, о том, что каждый человек, который возомнил себя взрослым, обязан думать о чувствах других людей. Дочь не отвечала. Исчерпав словарный запас, я, дрожа всем телом как на ледяном ветру, поднялась в спальню. Денис уже лежал в постели с книгой в руках.

– Вернулась?

– Нет, но ответила на сообщение.

– И что?

– Она… Написала… – было непросто произнести это вслух, – в общем, Нэлла останется ночевать у друзей.

– С какой это стати?! Ей всего четырнадцать лет.

Я и сама понимала, что нельзя с подобным мириться, попустительствовать нельзя. Наш авторитет в глазах дочери давно был разрушен. Жизнь показала, что мы не умеем ставить границы. Не можем добиться от одного-единственного ребенка выполнения простых и четких правил в семье. И ведь написано все на бумаге, Нэлла под своими обязательствами подписалась сама, и вот…

Всю ночь я просидела на кухне, глядя в окно, и каждые десять минут набирая номер дочери. Он по-прежнему был отключен. Мне снова было о чем подумать. Денис тоже не спал. Несколько раз одевался, выходил на улицу, потом возвращался. К утру мы оба были похожи на зомби.

Наш подросток вернулся домой в полдень. Нэлла попыталась сделать вид, что происходящее в порядке вещей: бросила короткое «привет» в глубину дома и вознамерилась проскользнуть мимо меня и Дениса незамеченной. Но не вышло. Я сидела за большим обеденным столом в гостиной и смотрела на чистый лист бумаги. Сейчас или никогда! Только бы не сорваться.

– Нужно поговорить, – произнесла я, как только Нэлла вышла из своего укрытия.

Дочь молча прошлепала босыми ногами по кафельному полу и уселась, с напускной храбростью глядя мне в лицо. Я не отводила взгляда, хотя это было непросто: на меня в тот момент смотрели наглые чужие глаза. Без тени понимания и сочувствия. Еще полгода назад красивое юное личико обрамляли густые длинные волосы потрясающей красоты. Все завидовали этой солнечной шевелюре. Стоило нам с Нэллой появиться на людях, как на нас обрушивалась лавина восхищения. Все как один твердили о карьере модели, а я, польщенная и гордая, улыбалась: «Пусть девочка решает сама». А теперь… Короткие красные пряди едва доставали до подбородка. Волосы выпадали пучками, стали редкими и тонкими. Реактивная краска, которую дочь раздобыла неизвестно где и без моего ведома, уже нанесла урон. Мочка уха тоже была навсегда изуродована: в ней красовался стальной туннель, сквозь который виднелась покрытая светлым пушком ребячья шея. Пирсинг в носу и губе завершал этот образ, от которого у меня кровь стыла в жилах. Как ни уговаривали мы с Денисом не портить красоту, когда впервые услышала от Нэллы о «крутости» татуировок и пирсинга, как ни распинались о вреде проколов и растяжек втроем с психологом, дочь втихаря делала по-своему.

Каждый раз, обнаружив новое «украшение», я банально лишалась разума. Не могла справиться с чувствами и орала, ругала, билась в истерике. Страх перед смертью возвращался за долю секунды и лишал остатков здравого смысла. А когда я узнала, что Нэлла проделывает все это с собой сама – денег на подобные манипуляции у нее точно не было, – то чуть не грохнулась в обморок. Медицинские иглы, перекись водорода, левомеколь, расширители и хирургические перчатки в ее рюкзаке свели меня с ума.

В страшном сне я никогда не могла представить себе, что когда-нибудь красавица-дочь будет выглядеть так. Каждый взгляд на ребенка причинял невыносимую физическую боль. Словно это в меня вонзались толстые иглы, мои мочки растягивались под давлением расширителей. Мое сердце жгли каленым железом. Жалость и ярость раздирали душу на части, я давно обессилела от этой бури внутри.

– Где ты была?

– У подруги.

Я видела, что Нэлла напряжена до предела, но ни за что не сознается в этом. Она продолжала играть любимый спектакль «все норм».

– Какой? Я всех обзвонила.

– Мы в Интернете познакомились.

Я заранее дала себе слово не выходить из себя, не допускать ни крика, ни слез. Но сейчас едва не сорвалась.