Немедленно нарисовался хмурый сержант, которого я давеча принял за глухонемого.

— Сушинский, кто там у вас в обезьяннике, двоих понятых наберёте?

— Двоих не будет. Но на улице сейчас возьмём кого-нибудь…

Я махнул рукой и, пробежав документ глазами ещё раз, подписался. Кропотов, жестом отпустив сержанта, спрятал подписанный мною лист и с видом фокусника достал следующий.

— Так. А это у нас постановление о привлечении в качестве обвиняемого.

Я прочёл текст на листе и вновь поставил подпись в графе «Ознакомлен». В висках начало глухо стучать.

Кропотов, сияя, спрятал второй документ и, улыбаясь всё шире, положил передо мной третий:

— А это, дорогой Платон Сергеевич, постановление о применении к вам меры пресечения в виде взятия под стражу. Тоже подпишитесь, вон там, где написано, что вы ознакомлены. И дату не забудьте поставить.

В висках стучало всё сильнее, окружающий мир вдруг стал темнеть. На тёмно-сером листе почти не было видно чёрных строчек.

— Ну не волнуйтесь вы так! — Следователь заметил моё состояние. — Сделанного уже не воротишь, но облегчить свою участь вы ещё вполне в силах. Вот вам чистый лист, на нём можно написать признание. Только сначала подпишитесь, что ознакомлены с постановлением о мере пресечения.

Я, почти не глядя в текст, подписался. Кропотов удовлетворённо спрятал документ и подвинул ко мне чистый лист:

— Пишите.

— Что писать? — тупо спросил я. Темнота в глазах понемногу проходила, но мысли ворочались тяжело.

— Пишите всё, как было. Как подготавливался теракт, кто был организатором, всё подробно, с фамилиями, адресами, телефонами.

Я в отчаянии положил ручку на стол.

— Я вам уже всё рассказал! Никакие теракты я не готовил, никакие самолёты не взрывал! Неужели это до сих пор не понятно? Что вам от меня нужно? — Я почти сорвался на крик, пытаясь сбросить навалившееся напряжение.

Кропотов сжал губы в тонкую белую чёрточку и глянул на меня глазами-щелями:

— Платон Сергеевич, вы, наверное, ещё не поняли. Вы обвиняетесь по статье двести пять, часть третья. Это от пятнадцати лет до пожизненного заключения. Если будете упорствовать, то получите по полной, пожизненно, это я вам гарантирую. Если же прекратите свой цирк, напишете признание, назовёте сообщников, то получите пятнашку, часть которой потом скостят по амнистии или поведению. Отсидите лет семь-восемь, выйдете — вся жизнь ещё впереди. А так — сгниёте в тюрьме. Навсегда.

Я попытался сглотнуть. В горле было сухо. Какой-то частью сознания я понимал, что доказательств моей вины у него быть не могло, именно поэтому он так настаивает на признании. Но документы о задержании были реальными, значит, по крайней мере, сейчас я находился в их власти. И мне стало страшно. По-настоящему страшно.

— Я требую адвоката, — выдавил я из себя.

Кропотов откинулся на стуле и спокойно произнёс:

— Ваше право. Будет вам и адвокат. Всё ещё будет. Но советую глубоко задуматься о том, что я сказал.

Впрочем, обещание встречи с адвокатом никто не спешил выполнять. Так как телефон у меня изъяли, я не мог связаться с Солодовниковым и узнать, сумел ли он что-нибудь сделать. Мучимый неведением, страхами и бытовыми неудобствами, я просидел в обезьяннике отдела милиции почти до вечера.

За это время мешковатого бомжа увели, а моими соседями попеременно оказывались личности разных национальностей, поведение которых не отличалось разнообразием — они либо тихо сидели у стены, либо переговаривались на своих непонятных языках. После обеда всё тот же сержант привёл трёх футбольных фанатов — подростков, разрисованных «зенитовской» атрибутикой. У одного из них была рассечена бровь. Не обращая на меня особого внимания, они взахлёб обсуждали подробности только что произошедшего «боя» с болельщиками ненавидимой ими московской команды. Поневоле следя за их эмоциональной беседой почти полтора часа, я так и не услышал ни слова о самом матче. Казалось, что околофутбольные разборки занимали их гораздо больше.

Под вечер в клетке появились трое кавказцев, двое из которых, сорокалетние мужики, громко переругивались на своём языке, обильно вплетая в него русские матерные слова. Третий, совсем молодой парень, достал спрятанную от милиционеров свежую колоду карт и, поглядывая на меня, начал искусно её тасовать.

— Сыграем? — спросил он с едва заметным акцентом.

К тому времени заниматься ничегонеделаньем мне уже порядком осточертело, поэтому я заколебался. С одной стороны, общаться с подобными личностями мне вовсе не импонировало. С другой — было бы неплохо хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей.

Заметив мои колебания и восприняв их в свою пользу, парень деловито поинтересовался:

— На что играть будем?

Я похлопал себя по карманам и неловко развёл руками:

— У меня всё равно ничего нет.

— Тогда играем просто так?

Товарищи картёжника с любопытством посмотрели в мою сторону.

— Ну, давай просто так, — согласился я. — Всё равно нечего делать.

Один из старших кавказцев засмеялся и сказал что-то товарищу. Тот хлопнул себя по коленям и тоже захохотал.

Парень вытащил из-под скамьи старую газету, расстелил её на полу и сел перед ней на корточки. Я встал, потянулся, разминая затекшую спину, и примостился напротив.

— Во что играть будем? В «стос» умеешь? — Тёмные глаза кавказца блестели. Он уверенными движениями тасовал колоду.

— Нет. Преферанс, покер…

— Хренокер! — Парень растянул рот до ушей. Его товарищи, сидя на лавке и наблюдая за нами, тоже улыбались, поблёскивая золотыми зубами.

— Ну, в «дурака» умею ещё… — Я немного растерялся.

— Хорошо, давай в «дурака», — кавказец закончил тасовать колоду, дал мне сдвинуть, раздал карты.

Через две минуты партия закончилась моим полным поражением. Парень сгрёб карты и, глумливо улыбаясь, произнёс:

— Ну что, надо расплачиваться.

Его товарищи засмеялись и сказали ему что-то на своём языке. Парень ответил.

— Что значит расплачиваться? — Я напрягся. — Мы же договорились просто так играть.

— Правильно, — кавказец, смеясь, смотрел мне в лицо. — Мы на просто с тобой и играли. Ты сам согласился на просто играть. Вот, Ашот и Рустам могут подтвердить.

Те согласно закивали, улыбаясь.

— Теперь плати, давай, — по его тону было непонятно, шутит он или говорит всерьёз.

— Чем платить-то? У меня всё равно ничего нет.

— Ну, это-то у тебя всегда с собой, — старший кавказец приподнялся и похлопал себя по заду.

Я мгновение смотрел на него непонимающе, потом до меня дошло.