А что я сам? Без Уигейта, Худа и Бейнса жить стало гораздо легче. Но привычка меня игнорировать осталась. Мои одноклассники бойкот сохраняли до упора, до окончания училища. В жилом корпусе Фрэнсис и Маккейн теперь забегали иногда попросить соли или чаю, но я не считал нужным им даже отвечать. Пусть катятся куда подальше со своей запоздалой дружбой. Когда Тошнот Уэлдон из старшего класса спросил как-то, не хочу ли я сходить с ним на футбол, я объяснил, куда именно ему стоит засунуть свой лишний билетик. Он, похоже, удивился. Вот, собственно, и все. Это уже потом я стал присматриваться к тем, кто поступил позже нас.

Среди новеньких был такой Стивенс, парень увлеченный и общительный. Играл и в самодеятельности, и в команде регби. Ровесники его, похоже, любили. Невысокий, светленький, с нежной кожей и смеющимся взглядом. И учился вроде хорошо.

Его родители привезли после каникул (к началу второго семестра). Типичная семья питомцев Чатфилда выглядела примерно так: бесформенная бесполая мамаша с девчачьими заколками на седеющих нестриженых лохмах; унылый лысый папаша с трубкой; кривоногий лабрадор, шибающий псиной за двадцать ярдов; плюс неуклюжий облезлый тарантас доисторической модели.

А вот у папы-Стивенса машина была новая, без единой царапины и без собаки на заднем сиденье. Сам отец — бодрый и дружелюбный (а главное — еще живой). У матери — белокурые глянцевитые волосы, модная стрижка, фигура — больше двадцати пяти не дашь. Оба не скрывали, что обожают своего смешливого мальчишку. Обняли на прощание, подбодрили шуточками.

На Стивенса я сразу глаз положил.

Важные перемены происходят так медленно, что и не скажешь, что случилось тогда, а что — уже потом. Человек в состоянии оценить только результат, когда метаморфоза уже свершилась. Мы как раз проходили Вторую мировую. Оккупированной в 1940 году Франции сотрудничество с немцами представлялось делом не только благоразумным, но, если верить «Сапёру» Хиллу, даже благородным, — что упомянуто во второй статье второго Компьенского перемирия и чем неустанно похвалялось французское правительство. Существовал ли он, тот фатальный миг, когда стало ясно: «сотрудничество» зашло слишком далеко, и французы вдруг поняли, что делают самую грязную работу за оккупантов? Тот день — или час, — когда они вдруг перестали депортировать евреев по приказу и занялись этим по собственной воле? Когда предложили вывозить железнодорожными составами не только французских, но и любых евреев? Или депортировать евреев не только из зоны оккупации, но из всей Франции? Или когда в списки стали включать даже детей, чтобы обеспечить предписанные «квоты»?

И да и нет, и то и другое — все вместе. Настал день и час, когда разумная целесообразность превратилась в то, от чего уже не отмыться. Но в тот момент этого было не понять, потому что любой момент — лишь очередной штрих к тому, что уже сложилось.

Стивенс жил в бывшей моей комнате, в самом конце коридора. Постепенно, семестр за семестром, народ перемещался ближе к середине. Выходя однажды утром из комнаты, я едва не столкнулся со Стивенсом, бежавшим на урок. Новенькие всегда торопятся; у них жесткое расписание, отгулов им не дают, а сами сачковать они пока боятся.

Я окликнул его и сказал, чтобы впредь смотрел, куда летит. Он с виноватой улыбкой извинился. Нетерпеливо перетаптываясь, ждал, когда я отстану.

Не очень-то хорошо, а?

Неделю спустя, ближе к отбою, я что-то заскучал. Уроки все сделал, Джули написал, хотя знал, что она не ответит, а Микки Спиллейн и Драйден уже не лезли в глотку.

Я вышел из комнаты и зачем-то медленно побрел в конец коридора. «Стивен Т. Дж.» — прочел я на узкой полоске над дверью.

Я думал о чем-то своем, когда открыл дверь и увидел склонившегося над книгой мальчишку в халате и в пижаме.

Да, мысли мои были где-то далеко, когда я все-таки заметил выражение ужаса на его лице.

— Тебе пора принять ванну, Стивенс, — сказал я.

«ОБЕД СОВМЕСТНИКОВ» в Тринити-колледже Крис из Селвин-колледжа назвал «отпадным». Народу пришло гораздо больше, чем ожидали. Пироги и вино мгновенно закончились. Джен засобиралась в супермаркет за какой-нибудь едой, я сказал, что я с ней. Народ скинулся по пятьдесят пенсов, и мы пошли… Вот только куда? Кажется, это был продуктовый отдел в «Маркс-энд-спенсере». Напротив аптеки, это точно. Довольно далеко от Тринити. Когда мы вернулись, выяснилось, что кто-то уже сбегал в буфет за сыром и хлебом.

Джен была немного раздосадована, что пропустила дискуссию, хотя, по заверениям Молли, ничего особенного не произошло. Понятно, парни из Фицуильям- и Черчилль-колледжа горячо желали заполучить девчонок в соседки, но даже студенты самых что ни есть древних — Крайст- и Корпус-колледжей — тоже были явно не прочь.

Девушки осторожничали. Они всецело приветствовали равноправие на всех флангах, но при этом чтили традиции своих «синечулочных» заведений и вовсе не жаждали «совместки» в их стенах. Не для того пассионарные феминистки учреждали когда-то женские колледжи, чтобы в опасной близости от девичьих спален разгуливали личности вроде Криса из Селвин-колледжа в футбольных трусах и с наглой ухмылкой.

Какой-то парень из самого Тринити предложил не спешить. Четыре женских колледжа, четыре мужских, остальные уже начали движение к совместному проживанию, насколько им позволяет статус, и лет через десять одолеют весь оставшийся путь.

Идею встретили в штыки. Автора обозвали «фабианцем» и кем похуже.

Парень из Гонвил- и Гай-колледжа сказал, что потребуется две трети голосов всех нынешних и прошлых членов совета, поскольку некое примечание к уставу предполагает учет мнений и пожеланий, в том числе и покойных членов.

Дебаты были жаркими и долгими, но общий настрой — совсем как на вечеринке. Все быстро перезнакомились, к явному взаимному удовольствию. В три часа в обеденный зал вошел привратник и потребовал ключ. Большинству в любом случае пора было убегать, кому на тренировку, кому на лекцию, кому в лабораторию (сам-то я уже опоздал на лекцию Австралопитека, она начиналась в два).

Крис предложил продолжить дискуссию, но, увы, у него самого тесновато. У Саймона из Пембрук-колледжа обнаружился знакомый член совета в колледже Синди-Сассекс, продвинутый чувак, преподает античную литературу, и жена у него гречанка, современная, конечно, но все равно прелесть, надо бы и его, кстати, вовлечь.

Сварливый привратник не отставал, и тут Молли сгоряча выпалила:

— Можно продолжить у меня дома. В семь. Каждый приносит бутылку. И приводит сторонника.

Дженнифер изумленно на нее уставилась: «У меня?!» — пока Молли раз за разом повторяла их общий адрес.

Потом я заскочил к Стеллингсу, но он слушал пластинку, музыку к фильму «Высшее общество», в своих шикарных наушниках и беседовать не пожелал. Я прошелся по муниципальной лужайке — не то Костям Иисуса, не то Останкам Христа, не то Телу Христову — и оказался на Кинг-стрит. На втором курсе мне удалось взять «королевскую дистанцию» — так у нас называется этот пивной марафон. Правила: в каждом из пабов (их на Кинг восемь) ты должен выпить пинту горького, на все заведения два часа, и без захода в сортир. Если все же блеванул или отлил, назначается штрафная пинта. На всех этапах тебя сопровождает «жокей», уже прошедший пивную инициацию. Моим жокеем был дружок Стеллингса Маккафри, кстати, он завсегдатай Ньюмаркетских скачек. Он посоветовал плотно поесть, ни грамма воды, но щедро все посолить. После мы отправились в первый паб. Парень, сидевший рядом, слишком быстро выпил пинту, его вырвало сразу, ему налили штрафную, — бедняга так в том же баре и застрял. Я справился с задачей за полтора часа и попал в тройку лидеров. Оказалось, не так уж это и трудно. По возвращении в бар колледжа я почувствовал упадок сил: пришлось принять две кружки крепкого темного эля и джина с тоником вдогонку.