— Пишет явку с повинной.

— Думаешь, напишет все, как надо?

— Не знаю. Сломленный он какой-то. Угнетенный. Такие обычно пишут…

— Ну-ну… Так там, — Батя ткнул пальцем в потолок, — и скажу. А то просто одолели с этим карликом. Убогого, думаешь, можно выпускать?

— Думаю, что да. Разумеется, после соответствующей профилактической беседы.

— Ну, уж это само собой. А ты шел бы пока домой, а? А то на тебя глядеть больно. Отдохни, выспись, то-се… Только чур не напиваться. Напьемся после, когда отделаемся от этого карлика. Как закатимся куда-нибудь!..

Придя домой, я упал плашмя на диван и почти сразу же заснул. Мне приснился арестованный мною карлик. Будто бы он пришел ко мне домой, встал напротив меня, лежащего на диване, и принялся молча смотреть: глаза у него были огромные, бездонные и говорящие… «Зачем же ты это сделал, Витька? — спросил я его. — Зачем же ты их всех убил-то? Чего же ты этим добился, а? Ах, уродец ты уродец!..» Карлик ничего не отвечал, и я вдруг почувствовал себя былинкой, одной из миллиардов былинок на лугу, былинкой, которую вот-вот должна скосить беспощадная, свистящая где-то неподалеку железная коса. Железный посвист все ближе и ближе… я изо всех сил стараюсь прижаться к земле, схорониться за другие былинки, но вдруг острая, непереносимая боль, будто молния поперек груди… я никну, я падаю в разом опрокинутое небо… я просыпаюсь. «Сердце, черт!.. — соображаю я. — Да что же это такое творится с моим сердцем? Ведь никогда до этого…»

На часах — половина девятого вечера, за окнами — темень и стучащий в стекло осенний дождь. Хотя погодите-ка: кажется, это не дождь. Сдается, это какой-то иной стук. С работы пришли, что ли? А отчего же тогда стучат в окно, а не в дверь? Или, скажем, отчего же тогда не звонят по телефону? Нет, это не с работы. Ночная птица, что ли, бьется сослепу в стекло? Тук-тук-тук, тук-тук-тук…

— Какого дьявола? — пробормотал я, подходя к окну и стараясь вглядеться в темень. Нет, это не птица. Кажется, это какой-то человек. Кажется, это женщина. «Моя Мулатка вернулась, что ли?» — невольно подумал я.

— Подойдите к двери! — проорал я сквозь стекло. — Я сейчас открою!

Это была не моя Мулатка и не коллеги с работы. К моему немалому удивлению, это была Ксения, иначе говоря, Грушина Ксения Юрьевна, та самая, которую я допрашивал утром в качестве свидетеля. Заведующая городской библиотекой, которую я за время нашего с ней общения мысленно успел прозвать Осенней Женщиной. Вот те на! Откуда и для чего? Обычно никогда ранее свидетели ко мне на дом не приходили. Бандиты, бывало, приходили, а вот свидетели — никогда. Или она пришла не как свидетель, а по какой-то иной надобности? Тогда — по какой?

— Скорее заходите! — сказал я. — Дождь, холодно, а вы — в платочке…

Она была в легком сиреневом плаще и платочке на голове: и тот, и другой, как мне мимолетом показалось, удивительно ей шли.

— Да, в платочке, — смущенно сказала она. — Дождь застал меня на полпути, и пока я нашла ваш дом, успела промокнуть. Вообще-то я собиралась позвонить. Но мне сказали, что ваш номер телефона вроде как засекречен… Я, наверно, некстати… простите.

— Да, наших номеров телефонов посторонним не дают… на то имеется специальная инструкция, — машинально сказал я. — Да входите же наконец! Раздевайтесь… это все скоро высохнет. Проходите. Э, да вы, сдается, совсем озябли!

— Немножко… На улице так холодно…

— Чай? Кофе? Кажется, где-то было немного вина…

— Спасибо. Если можно, чай.

Чайник вскипел почти моментально, я заварил две чашки, одну дал моей неожиданной гостье, другую взял себе и сел напротив нее. Ее влажные русые волосы падали на лоб, было похоже, что это ей мешает, и мне вдруг мучительно захотелось дотронуться до этой ее непокорной пряди, пригладить ее, а может, даже и поцеловать. Прямо какое-то наваждение, честное слово! То ли она угадала это мое невольное желание, то ли это получилось чисто интуитивно — но моя вечерняя гостья поставила чашку, сама пригладила прядь и, кажется, даже попыталась от меня отодвинуться.

— М-да… — сказал я слегка смущенно. — Ну, так чем же я обязан визиту, Ксения Юрьевна?

— Мне кажется, — тут же ответила она, — что вы взяли неправильный тон. Это, разумеется, не упрек — просто ваш тон меня смущает, и оттого у меня разбегаются мысли, и я не знаю, что говорить. И, главное, я не знаю, как мне говорить…

— Простите, — сказал я. — Это все из-за вашего локона. Меня он отчего-то смущает…

— Я это поняла, — сказала она. — Вернее, почувствовала.

— В таком случае, — сказал я, — говорите сами. Что хотите и каким угодно тоном. Иначе говоря, берите инициативу в свои руки.

— Спасибо за доверие, — улыбнулась она. — Как вы себя чувствуете?

— А! — махнул я рукой и неожиданно для самого себя добавил: — Сны какие-то дурацкие снятся… Постоянно один и тот же сон — будто я трава и меня вот-вот должны скосить. Или уже скосили, не знаю… А сегодня, помимо всего, приснился еще и карлик… тот самый. Пришел, встал и молчит…

— Вам его жаль?

— Карлика?

— Ну да.

— Не знаю…

Помолчали, прислушиваясь к унылому шороху дождя за окном.

— Никак не могу сказать о том, для чего я к вам пришла, — сказала наконец моя гостья. — Не знаю, с чего начать…

— Тогда начните с начала, — посоветовал я, и мы оба засмеялись, вспомнив, что сегодня утром я уже давал точно такой же совет.

— Да, — сказала она теми же утренними словами, — конечно же, с начала… именно так, с начала. Хотя, я думаю, вы начнете считать меня исключительно испорченной женщиной…

— Опять? — воскликнул я в отчаяньи, и мы снова дружно засмеялись. Нет, все-таки легко было общаться с этой женщиной, легко и приятно, несмотря на все ее причуды.

— Сегодня, ближе к вечеру, — сказала моя гостья, — я по пути домой зашла в магазин и вдруг услышала там разговор, касавшийся вас. В магазине говорили, что у знаменитого следователя Якименко, который арестовал карлика-маньяка, заболело сердце, и еще от него ушла жена. Навсегда ушла… «Он не следователь, а сыщик!» — неожиданно для себя вмешалась я в разговор, и все посмотрели на меня странно. Я вышла из магазина и вдруг поймала себя на мысли, что мне хочется вас увидеть — прямо сейчас, немедленно, несмотря на вечер и дождь. Вы спросите — для чего? Не знаю. Может, чтобы утешить. Может, чтобы просто увидеть. Потом я подумала, что увидеть — это, наверно, было бы чересчур, достаточно позвонить. Но мне не дали номера… Вот.

— И вы пришли ко мне, несмотря на позднее время и дождь…

— Я же говорила, что вы начнете думать обо мне плохо…

— О, Господи!..

— Все-все, больше не буду! В самом деле, что тут плохого, когда человек приходит к другому человеку? Приходит безо всяких дурных намерений и задней мысли, а просто лишь затем, чтобы поддержать и утешить. Ведь правда же, здесь нет ничего дурного? Ну, почему вы молчите?