— Убью! — сказал я, заметив, что Картошкин пришел в себя и пытается подняться. — Еще раз полезешь к мамке или ко мне — убью!

Но Картошкин, похоже, больше драться не собирался. То ли мои удары, то ли мамкина вода почти протрезвили его, и он с удивлением смотрел на меня.

— Ни хрена себе, сказал я себе! — это была любимая Серегина поговорка. — Ну и ну… вот так конек-горбунок! Ну и сыночек у тебя, Зинуха! Я так думаю, что теперь мне на потомство рассчитывать совсем незачем… Какое там потомство, мать-перемать… сплошная яичница всмятку! Ох! Ах! Слушай, урод, а здорово ты меня… да! У тебя прямо не рука, а какая-то рельса! Вот что я тебе скажу, уродец: а ведь ты со своими ручищами мог бы заколачивать сумасшедшие деньжищи! Свободная вещь! Ну-ка, помоги мне встать! Да помогай, не бойся: видишь, я уже почти тверезый… Само собою, наш с тобой инцидент побоку, и сейчас мы будем говорить с тобой на коммерческие темы…

Наш с Серегой разговор на коммерческие темы заключался в следующем. В ту пору на Зоне были в моде кулачные бои. Дрались между собою и взрослые, и ребятня. Дрались не просто так, а за деньги: это было нечто вроде подпольного тотализатора. Взрослые мужики дрались между собой самозабвенно, до третьей крови, а иногда и того более, иногда дело доходило и до убийства, — а какой же это тотализатор, если дело доходит до убийства? Убийство — оно и есть убийство: тут тебе и милиция, тут тебе и допросы с тюрьмами и прочим горем… Совсем другое было дело, когда дралась ребятня. В ребячьих драках убийств не случалось: во-первых, ребятня, в отличие от взрослых, была гораздо милосерднее по отношению к своим противникам, а во-вторых, сцепившихся насмерть малолетних драчунов легко можно было растащить и урезонить наблюдающим за дракой взрослым дяденькам. Оттого-то на ребячьи драки посмотреть охотников было куда как больше, и потому деньги в подпольном тотализаторе (помню, этот тотализатор у нас назывался «черная касса») крутились изрядные. Ну и вот, Серега Картошкин принялся уговаривать меня стать участником таких коммерческих драк.

— Да ведь тебе, — втолковывал мне Серега, — цены нет с твоими кулачищами! Эк саданул меня — прямо сознание из меня вон! Да ты любого вырубишь в два приема! А если к тому же учесть твою конфигурацию, то тут вообще, мать-перемать! Вообрази: непобедимый карлик… да нет, придумаем тебе какую-нибудь подходящую кликуху… да о чем тут говорить! Какие на нас свалятся деньжищи, уродец… как бишь тебя… Витек! Ты не боись! Я, Серега Картошкин, возьму тебя под свое покровительство! А чего ж? Мы с твоей мамкой того… короче, ты мне получаешься вроде как сын — свободное дело! Заживем, мать-перемать!

— Да не хочу я драться! — возражал я. — И деньжищ твоих тоже не хочу. Я заработаю и так: кому огород, кому дровишки…

— Огород, дровишки… — скривился Серега. — Ну и дурак же ты еще, как я погляжу! Зинка, ты слышишь; какой твой сын дурак? Ну разве он не дурак, коли отказывается от таких деньжищ?

— Да как-то… — в нерешительности произнесла мать.

— Как-то, как-то!.. — начал заводиться Картошкин. — Дурачье вы… ох, и дурачье же! Да тебе, уродик, и драться-то не надобно будет! Ну разве это драка, когда пацан с пацаном? Так, баловство… зато какие деньги! Ну? Мамке купишь шубу, себе что-нибудь эдакое… дом себе купите! Не век же вам по чужим углам скитаться, мать-перемать! Ну, решайся же!

— Мне их жалко… — угрюмо пробормотал я.

— Чего ты сказал? — вскинулся Серега. — Кого это тебе жалко?

— Ну, этих… кого я буду бить.

— Ой! — закатил глаза Серега. — Ему их жалко! А они тебя шибко ли жалеют? Ну? Кто из них когда-либо тебя пожалел — хоть раз? Ну-ка, вспомни, отчего ты не ходишь в школу и почему ты не желаешь гулять по улицам среди бела дня? Не из-за них ли… не из-за тех ли, кого ты вознамерился жалеть? Ах ты, уродик… Жалеть он кого-то вздумал… надо же! Пацан! Жалость — это не для нашего мира и не для нашей жизни, понял? Жалость — это где-нибудь там, на небесах. А мы с тобой — на земле! А потому — бей в морду первым, иначе ударят тебя!..

Короче, при молчаливом согласии моей мамки, Серега меня уговорил. Помню свой первый бой. Было это, кажется, ранней осенью. Серега привел меня на пустырь, каких вокруг нашей Зоны было неисчислимое множество. Вечерело, вокруг вытоптанной земляной площадки толпились люди. Здесь были и наши зоновские, и такие, которых я никогда раньше не видел. Когда Картошкин показал меня всей этой публике, публика загудела. Понятное дело, никто не ожидал увидеть такой сюрприз, как я. Кстати, и прозвище мне Картошкин дал точно такое же — Сюрприз.

— Итак, уважаемая публика, — кривляясь, начал Серега, — сегодня я выставляю против вашего непобедимого бойца своего непобедимого бойца, которого зовут Сюрприз. Вы не глядите, — кривлялся далее Картошкин, — что мы худые и кашляем! Несмотря на наши диагнозы, мы таки кое-что умеем! Поэтому все свои сбережения лично я ставлю на Сюрприза! Кто из вас последует за мной, того без сомнения можно назвать мудрым и дальновидным человеком!

Когда Серега закончил, публика откровенно загоготала. Я, разумеется, слабо понимал, что происходит. Я лишь чувствовал, что никто не верит в мою победу в предстоящей драке. Тем более, что драться мне предстояло против здоровенного, угрюмого детины, который был старше меня года на четыре и ростом был почти как Серега Картошкин. Мой противник смотрел на меня исподлобья и презрительно усмехался.

— Смотри, уродик! — прошептал мне Серега. — Вот он, твой противник! Видишь, рожа? Уж он-то тебя не пожалеет! Значит, как я тебя учил: подходишь и бьешь его по животу. Думаю, двух ударов будет достаточно. С трех ударов даже я вырубился…

Публика между тем продолжала гоготать и выкрикивать разнообразные оскорбительные прозвища в мой адрес. Кажется, здесь никто не верил в мою победу…

— Я судья! — крикнул какой-то дядька, выходя на середину круга. — Значит, так. Песок в глаза не сыпать, камни в руки не брать, драться, пока кто-нибудь из вас не вырубится либо не попросит пощады. Сходитесь и начинайте!

Мой противник вышел на середину и принялся пружинисто подпрыгивать, ожидая меня.

— Иди, чего ты! — подтолкнул меня Картошкин. — И помни то, что я тебе советовал…

Пришлось и мне идти на середину круга. Публика гоготала во все горло, свистела и улюлюкала.

— Гномик! — ехидно улыбаясь, прошипел мой противник. — Против кого ты вышел драться, гномик? Я же тебя по ноздри в землю — с одного удара!..

Он замахнулся, чтобы меня ударить, но не успел. Я ударил его первым — два раза в живот, как и советовал мне Картошкин. В животе у моего противника что-то отчетливо екнуло, он поперхнулся воздухом, какое-то время бессмысленно смотрел на меня, затем медленно опустился на колени и упал лицом вниз. Тишина воцарилась над пустырем…

— Молодец, уродик! — бросился ко мне Серега Картошкин. — Вот это врезал! Раз-два — и в дамки! Ну что? — обратился Картошкин к публике. — Говорил я вам — ставьте на урода… то есть на Сюрприза! А вы надо мной гоготали, бестолковые!

Помню, я слушал Картошкина, и одновременно я его не слышал. Я смотрел на поверженного мною противника. Вот он пошевелился, вот застонал, вот с трудом встал на четвереньки… К нему подбежали какие-то сумрачные мужики, подхватили и куда-то понесли… Я встряхнул головой, повернулся и пошел сам не зная куда. По-прежнему молчавшая публика расступилась передо мной…