В данной работе мы предлагаем вниманию читателя обзор экономической структуры шумерского города-государства, основанного преимущественно на исчерпывающем анализе Дьяконова.

Фундаментальная ошибка, приведшая к предположению о том, что храм владел всей землей города, была допущена Антоном Даймелем, очень плодовитым ученым, многие годы посвятившим изучению лагашских документов и сделавшим значительный вклад в изучение клинописи в целом. Суммировав упомянутые в документах наделы земли, он подсчитал, что вся площадь храмовых угодий Лагаша составляла от двух до трех сотен квадратных километров, вполне возможная цифра, которая, впрочем, крайне мала. Но далее он выдвигает предположение, что такова была вся территория города-государства Лагаш, – заявление, совершенно ни на чем не основанное. При более тщательном исследовании лагашских документов Дьяконов подсчитал, что территория Лагаша составляла, вероятно, около трех тысяч квадратных километров, из которых около двух тысяч были естественно орошаемыми землями. Даже удвоив результат Даймеля, на что есть основания, можно согласиться, что площадь храмовых угодий составляет значительную часть территории города-государства, но только часть. Эта храмовая земля, подлежащая купле, продаже, отчуждению тем или иным образом, распадалась на три категории: 1) нигенна – земля, оставленная для нужд самого храма; 2) курра – наделы земледельцев, обрабатывающих нигенну, а также ремесленников и административного штата храма в качестве платы за их службу (эта земля не подлежала наследованию и в любой момент по той или иной причине могла быть отнята или передана другому лицу по решению храмового руководства) и 3) урулаль – земля, которая предоставлялась в обмен на часть урожая различным лицам, особенно храмовому персоналу для увеличения их дохода.

Что касается земли, не принадлежавшей храму и составляющей в конечном итоге большую часть территории города-государства, документы показывают, что основной ее частью владела знать, т. е. правящие князья, их семьи и администрация двора, а также главные жрецы. Этим знатным семьям часто принадлежали огромные поместья площадью в сотни акров и своим происхождением обязанные скупке земли у менее удачливых горожан. Обработка угодий велась клиентами или иждивенцами, статус которых был сродни положению храмовых иждивенцев, являвшихся клиентами более зажиточных храмовых чиновников и администраторов. Остальной землей, той, что не принадлежала ни храму, ни знати, владели обычные горожане, составлявшие, вероятно, более половины населения. Эти свободные граждане, или простонародье, составляли большие патриархальные семьи и патриархальные кланы и городские общины. Наследованная земля, находящаяся в собственности патриархальных семей с древнейших времен, могла быть отчуждена и продана, но только членом или членами семьи (не обязательно ее главой), действовавшими в качестве избранных представителей семейного сообщества. Другие члены семьи обычно участвовали в передаче земли в качестве свидетелей, подтверждая тем самым свое согласие и одобрение; эти свидетели получали плату, как и сами продавцы, хотя она была, как правило, более или менее номинальной. Во многих случаях указаны также неоплаченные свидетели со стороны покупателя, а иногда в сделках принимали участие представители правительства.

В конечном итоге в результате тщательного и творческого исследования Дьяконова мы получаем картину социоэкономической структуры шумерского города-государства, совершенно отличную от бытовавшего в среде востоковедов взгляда. Мы видим, что население распадалось на четыре категории: это знать, общинники, клиенты и рабы. Знать владела большими поместьями, частично в качестве частных лиц, частично в форме семейных собственников; эти поместья обрабатывали свободные клиенты или иждивенцы, а также рабы. Знать также контролировала храмовые земли, хотя они постепенно переходили под власть правителя и позже даже становились его собственностью. Верхняя палата ассамблеи, или «городского собрания», состояла, вероятно, из представителей нобилитета.

Общинник владел собственным наделом земли в городе-государстве, но в основном как член семьи, а не как частное лицо; нижняя палата ассамблеи была, вероятно, укомплектована представителями общин.

Клиенты могли быть трех категорий: 1) зажиточные храмовые иждивенцы, например, храмовые администраторы и наиболее ценные ремесленники; 2) основная часть храмового персонала и 3) иждивенцы знати. Большинство клиентов первых двух категорий получали небольшие наделы на храмовой земле (но только во временное пользование), хотя некоторым предоставлялся рацион пищи и шерсти. Клиенты знати, которые обрабатывали их поместья, несомненно, оплачивались в соответствии с подобными договорами.

Рабство было узаконенным институтом, и храмы, дворцы и богатые поместья владели рабами и использовали их ради собственных выгод. Многие рабы были военнопленными, хотя и не обязательно иностранцами, так как они могли быть соплеменниками из соседних шумерских городов, потерпевших поражение в битвах. Ряды рабов пополнялись и иными способами. Свободного человека могли приговорить к рабству в качестве наказания за определенные проступки. Родители могли продавать в рабство детей в пору нужды; человек со всей семьей мог поступить в рабство кредитору в качестве платы за долги, но не более чем на три года. Раб был собственностью хозяина, как любая другая движимость. Его могли клеймить и пороть и жестоко наказывать за попытку к бегству. С другой стороны, хозяин выигрывал, если его раб оставался сильным и здоровым, и потому с рабами обращались хорошо. Они даже наделялись определенными законными правами: они могли участвовать в деле, занимать деньги и выкупать свободу. Если раб, мужчина или женщина, вступал в брак со свободным человеком, дети рождались свободными. Продажная цена раба менялась в зависимости от рынка и индивидуальных качеств; средняя цена за взрослого мужчину составляла двадцать шекелей, т. е. иногда была ниже стоимости осла.

Основной единицей шумерского общества была, как и у нас, семья, члены которой были тесно связаны друг с другом узами любви, уважения и общими обязанностями. Брак организовывали родители, и помолвка считалась состоявшейся, как только жених подносил отцу невесты свадебный подарок. Помолвка часто подтверждалась контрактом, записанным на табличке. Хотя брак таким образом сводился к практической сделке, есть свидетельства того, что шумерам были не чужды и добрачные любовные приключения. Женщина в Шумере наделялась определенными правами: она могла владеть собственностью, участвовать в делах, быть свидетелем. Но ее муж мог достаточно просто развестись с ней, а если она оказывалась бездетной, имел право иметь вторую жену. Дети полностью подчинялись воле родителей, которые могли лишить их наследства и даже продать в рабство. Но в случае нормального хода событий их беззаветно любили и баловали, и после смерти родителей они наследовали всю их собственность. Приемные дети были явлением нередким, и с ними тоже обращались с крайней заботой и вниманием.

Если суммировать все вышесказанное о социальной и экономической организации, можно увидеть, что закон играл большую роль в шумерском городе. Начиная приблизительно с 2700 г. до н. э. мы находим акты о продажах, в том числе полей, домов и рабов. От примерно 2350 г. до н. э., т. е. времени царствования Урукагины в Лагаше, до нас дошел наиболее ценный и показательный документ истории человека и его постоянной и неуклонной борьбы за освобождение от тирании и угнетения. Это запись тотальной реформы всех бытовавших в то время наказаний, по большей части обязанных своим появлением вездесущей зловредной бюрократии, начиная с правителя и его придворных; в то же время документ разворачивает мрачную, зловещую картину человеческой жестокости по отношению к человеку на всех уровнях – социальном, экономическом, политическом и психологическом. Читая между строк, мы также способны уловить отголосок жестокой борьбы за власть между храмом и дворцом, «церковью» и «государством», при этом граждане Лагаша принимают сторону храма. И наконец, именно в этом документе мы встречаем слово «свобода», впервые прозвучавшее в письменной истории человечества. Это слово амарги, что буквально означает, как недавно выяснилось благодаря Адаму Фалькенштейну, «возвращение к матери». Однако мы пока не знаем, почему этот оборот речи стал употребляться в значении «свобода».