пенязи, наши куны и чешуйки, вот прямо запускай руки и пересыпай, пересыпай, слушая сладкий перезвон денежек. По географическим причинам арабских дирхемов или туранских тенге у него было мало, зато они водились в моих сундуках. Но уже заметную долю составляла новая московская копейка — с гуртом и Георгием Победоносцем.

— Хорошо ли нашу копейку принимают, Владимир Григорьевич?

— Куда как хорошо! Казань даже свои деньги не чеканит, незачем. В Хаджи-Тархане мыт и тамгу только копейкой и требуют.

Вот и хорошо, вот и ладушки.

А еще сосуды из серебра и золота, цепи золотые и рыцарские пояса — истинно, истинно пиратский клад! Взял я парочку «на золотых чепех с каменьем» в руки, взвесил, вспомнил, из-за чего уважаемые люди чуть не разодрались, да и положил их обратно.

Перебрал еще паникадила золоченые, подсвечники серебряные, жемчуг речной и привозной, бурмицкое зерно[i] — тоже хороший товар, в Европу на ура идет. А вообще даже на первый взгляд, за десять лет казна выросла раза в три, но это нужно взвешивать и переучитывать.

— Как записи ведут?

— По твоему слову, княже. Все монеты делят по весу и отдельно записывают, прочее тоже взвешивают. Уже почти все перебрали, только казанская добыча по сей день так и стоит.

Казначей уловил мой недовольный взгляд и зачастил:

— Там немного, все больше оружие белое, с золотой насечкой и каменьями, но его в твою оружейную палату передали.

Я отмахнул рукой и перешел дальше.

— Ух ты! — в очередном сундучке лежали гнутые золотые пластины с филигранным узором.

— То шелом пращура твоего, Ивана Красного.

— Не похоже…

— От небрежения изломан, с князь-Дмитрия Донского времен хранится.

Я покрутил пластины, приставил их друг к другу… Та-ак, это что же, шапка Мономаха в формате «сделай сам»?

— Пластины эти передай в великокняжеские мастерские, златокузнецам, пусть они их в шапку соединят. И крест в навершие поставят.

А меховую опушку любой скорняк приделать сможет.

— Здесь все добре, надо бы о прочих доходах потолковать.

— Ко мне прошу, княже, — поклонился Ховрин, — заодно отобедаем, окажи честь!

Согласиться — потерять время, отказаться — обидеть зря. Хотя… глядя на меня, ближники понемногу меняли свой режим, уже никто не спал днем по два часа и не сидел за столом по три, сократив эти важнейшие дела до одного часа. Значит, обедаем.

— Надо бы, Владимир Григорьевич, к церкви еще один придел пристроить, во имя апостола Матфея.

Предложение Ховрин встретил с пониманием — Левий Матфей был мытарем и потому считался покровителем всех, кто имеет дело с деньгами. Но смысл был не в святом.

— А под приделом — подвал, только не для казны.

А вот тут я удостоился удивленного взгляда.

— Ну вот как нам сейчас о важном и тайном поговорить надо, а кругом прислуга, домочадцы. А так — сели в подвале, затворили двери и толкуй, сколько влезет.

Идея переговорной упала на подготовленную почву, тут посекретничать или уединится — целое дело. Все время рядом жены-дети, служки, чашники-ключники, практически невозможно, чтоб никого рядом не было. Я, дабы побыть одному, в крестовой палате запирался, типа молился, а вот как остальные из положения выходили — не знаю.

По случаю непостного четверга у Ховрина подавали мясное. Скромно, все-таки будний день: студень в честь визита князя (все уже знали, что люблю и всегда старались попотчевать), летние щавелевые шти, а ко штям яйцо, грудь баранья верченая с шафраном, язык говяжий под простым взваром, курник да пирог с рыжиками. Ну и заедки всякие, квасы-морсы, груши в меду и тому подобное, так, легкий перекус.

— Дегтярную и поташную торговлю все под твою милость забрали, — докладывал за едой Ховрин, — многие поначалу противились, но распробовали и теперь за уши не оттащишь.

Ну ясный перец. Я же не экспроприациями занимаюсь, я людям заработать даю, а попутно избавляю их от всего головняка со сбытом и логистикой. Зато перед Ганзой, Хорезмом и прочей Персией выступаю уже монополистом. Так-то мелкие производители все норовили друг другу цену сбить, а я, наоборот, понемногу поднимаю. Деготь же наш всем нужен, никакой другой смазки, кроме сала, почитай, и нету. А в одной Германии телег столько, что можно смело дегтепровод строить. И торговать, как у нас водится, углеводородами.

Но пока гоним сырье, а надо выходить на технологичный экспорт. Для начала хотя бы поднять степень переработки — димины алхимики и алфизики до сих пор с перегонным кубом для дегтя возятся. Спирт на ура выходит, с нефтью тоже разобрались (хотя и ценой четырех трупов, да правила техники безопасности всегда кровью писаны), а вот с дегтем пока затык. Но сделают, никуда не денутся.

— С этого лета твои путные бояре да прикащики пеньковую торговлю забирают.

— Вотчинники как, противятся?

— Нет, — улыбнулся казначей, — видели, что с поташем и дегтем сладилось, вот на то же и надеются.

— С пушниной что?

— Стекло с твоих гут в Гусской волости доброе идет, сыроядцы хорошо на рухлядь меняют. На Вятке повелением Дмитрий Юрьича торговый двор поставлен, сколь шкурок не есть — все скупает. Також и в новгородских землях, но больше в Устюге и Белозере.

— Сами везут?

— Сами, поначалу не шибко, теперь с каждым днем больше.

Вот и хорошо. Ползучая монополия на четыре вида экспортного и весьма востребованного сырья замыслена как средство «прибрать» Новгород. Для этого мы перехватываем каналы сбыта пушнины, перепродавая ее в Новгород даже без выгоды. А все ради того, чтобы в нужный момент иметь возможность устроить санкции, торговую блокаду, демпинг и прочие инструменты экономического принуждения.

Потому как внеэкономическими методами завоевать Новгород, наверное, можно и я даже не исключаю, что это будет быстрей и дешевле, но…

Во-первых, Дима настаивает на том, чтобы все порешать миром и ради этого наращивает промосковскую партию в вечевом городе. Во-вторых, лично мне поперек горла сама идея устраивать войну русских с русскими, пусть они и называют себя суздальцами и новгородцами или еще как. Мало нас, и совсем негоже своими руками народишко истреблять. Вот посадников, тысяцких, старост и бояр, кто только о своем кошеле и думает — святое дело, да только они одни в бой не пойдут, а потащат с собой сотни простого люда. Ничего, купим их с потрохами, вывезем в разные земли — пусть поднимают промыслы, а не Ганзе в рот глядят.

— Железо кричное твоим словом тоже скупаем, запас уже большой, в Устюжне по большей части. Олово через Тверь идет, тоже копим.

— А медь?

— Как ты повелел, пушнину продаем только за медные деньги, порой бочками грузим.