Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Василий Федоровичи Наташа расстались со своими добровольными попутчиками при въезде в Санкт-Петербург. Нарышкины распрощались с Оболенским и Эйленгофом и отправились в дом, который принадлежал старому Семену Петровичу Нарышкину.
Молодые люди отправились на квартиру, которую всегда нанимал Оболенский и которая, как князь знал, уже ждала его.
— Где лавр да мирт, а тут квас да спирт, — пробормотал князь Федор, обозревая раскинувшееся перед ним пространство города.
Стоило оглянуться по сторонам, и становилось заметно, что европейская цивилизация осталась далеко позади. Хотя Петербург был имперской столицей, но то, что находился он в России, накладывало свой отпечаток на это творение державной воли. И дело было даже не в том, что город как-то особенно отличался от своих европейских собратьев. Нет. Люди, ходившие по его улицам, атмосфера — все было другим. По лицу Эйленгофа почти ничего нельзя было прочесть, кроме одного: страдания по оставленной чистенькой и аккуратной, мощеной и черепичной родине.
Но оставим молодых людей разбираться со своими впечатлениями и устраиваться на новом месте, а сами обратимся к Наташе. Войдя в богатый дом Семена Нарышкина, украшенный, как ему и подобало, со всей возможной роскошью, доступной и необходимой столь высокородному семейству, она обомлела. Итальянская вилла и вполовину не была так роскошна, как этот петербургский дом. Да что там! Это был не дом, а истинный дворец.
Навстречу им вышел хозяин. Он крепко обнял племянника и едва не расплакался. Потом посмотрел на Наташу и, улыбнувшись, сказал:
— Рад видеть тебя в этом доме, Наталья Васильевна. Надеюсь, что жизнь здесь принесет тебе удовольствие и счастье, — добавил он несколько печальным тоном.
Девушка нерешительно приблизилась к высокому и мощному старику и сделала реверанс.
— Ну что за обычай такой — реверансы деду делать? — рассмеялся Семен Петрович. — Дай обнять тебя, внучка!
Затем Семен Петрович стал расспрашивать ее о дороге, о жизни в Италии и удовлетворенно кивал головой на ее ответы.
— Да ты по-русски говоришь лучше многих столичных дам. Это хорошо, — сказал Семен Петрович.
— Ну чем еще в чужих землях было заниматься? — сказал Василий Федорович. Хочешь не хочешь, говорили мы по-русски, иначе совсем бы уже все позабыли и стали чистыми итальянцами.
Наташа была смущена и одновременно обрадована всем происходящим. До сей поры из родных людей знала она только отца своего, а теперь вот у нее появляется дедушка, а там поди еще кто сыщется. Отец же говорил ей, что в России имеет много родни.
— Совсем ты не похожа на здешних девиц, — сказал Семен Петрович.
— Ну как же ей быть на них похожей, — ответил Василий Федорович. — Она чистая итальянка.
— Только не по лицу, — возразил Семен Петрович. — В ее чертах я вижу другие, — задумчиво добавил он.
На несколько секунд оба — дядя и племянник — замешкались, глядя друг на друга, но Семен Петрович не дал затянуться молчанию:
— Я вас тут уморил поди разговорами. Ступайте в комнаты, вам надобно отдохнуть.
Тут в комнату вошла высокая дородная женщина в сарафане и поклонилась.
— Вот, это Домна Егоровна, экономка моя, — усмехнулся Нарышкин. — Она вас проводит.
Наташа оказалась одна. Ее провели в комнату, украшенную с царской роскошью. В комнате ее окружили девки, помогая раздеваться. Наташа растерялась. Девушка не привыкла к такому количеству прислуги, ей было неловко. То, что видно было здесь в обычае, показалось ей диким. Она испуганно обернулась и заметила в дверях Марию.
— Мария! — знакомое лицо придало Наташе решимости. — Поди сюда! — Девушка довольно решительно отпихнула девок.
Девки, а числом их было три, нерешительно остановились, погладывая на Домну Егоровну.
— Я хочу, чтобы мне прислуживала моя горничная, — покраснев, сказала Наташа. — А вы все ступайте.
— Как прикажете, барышня, — ответила Домна Егоровна. — Только это теперь ваша прислуга. — Она указала на девок. — Барин их вам дарит.
— То есть как дарит? — удивилась Наташа.
Мария ровным счетом — ничего не понимала, ведь разговор велся по-русски, но все происходящее ей было чрезвычайно любопытно.
— Ну как крепостных девок дарят? — спокойно сказала экономка. — Просто, чтоб вам ими владеть. Зовут их Аглая, Марфа и Васса.
— Но мне не надо… Пусть они сейчас уйдут.
Девки поклонились в пояс и вышли следом за Домной Егоровной.
— Странные тут обычаи, — по-итальянски обратилась Наташа к Марии. — Надо отца как следует порасспросить.
— Что она вам сказала? — спросила горничная.
— Что дедушка подарил мне этих девушек, — ответила Наташа.
— То есть как подарил? — изумилась Мария.
— Не знаю… Помоги мне раздеться!
Наташа занималась туалетом, попутно разглядывая роскошно убранную свою комнату. Затем некоторое время Наташа отдыхала, лежа на роскошном своем ложе, и болтала с Марией, разбиравшей ее нехитрый багаж, но вскоре в дверь стукнули, и вошли Марфа и Аглая, неся на вытянутых руках платье.
— Что это? — спросила изумленная Наташа.
Богатое, нежно-зеленого цвета, отделанное дорогими кружевами, платье блистало отделкой из самоцветов.
— Барин приказали вам это принести надеть, чтоб спускаться обедать, — ответила Марфа.
И тут же проворные девки, показывая Марии все, что надо было ей теперь знать, бросились обряжать Наташу. Ей были принесены тонкие чулки, туфельки, украшенные изумрудами, вставленными в пряжки, и другие принадлежности, столь необходимые дамскому туалету.
Только приступили к одеванию, как вошел куафер. Свой, из крепостных, Терентий Михалыч, а попросту Терешка, обученный у французского мастера, рьяно взялся за дело. Обомлевшую девушку искусно причесали. Наташа носила длинные волосы и их следовало, придав им особый вид, также напудрить.
Цокнув языком, Терентий принялся за дело. Под его искусными руками волосы принимали совсем иной вид, и Наташа, глядя на себя в зеркало, просто не узнавала своего лица.
Когда она спустилась вниз, то выяснилось, что обедать они будут не одни. Из столовой слышался сдержанный гул, и Марфа шепнула девушке, что барин назвал гостей. Наташа растерялась и чуть не убежала, но тут ей навстречу вышел отец и, взяв ее за руку, вывел ее к гостям. И началась ее петербургская жизнь.
Наташа довольно скоро освоилась в роскошных нарядах и обычаях, до сей поры ей чуждых. Отец ее, раскаиваясь в том, что Наташа многого не умеет и не знает из того, что положено было бы ей знать, нанял ей учителей. Самое главное, чему девушке предстояло обучиться, это манерам, которые приняты были при дворе, и танцам.