Наивные дети. 

Я забеременела неожиданно не только для всех, но и для себя. И уже к концу первого курса института, поехала с огромным животом рожать наше нежданное чудо – нашу дочку.

Пашка был со мной до последнего. Держал меня за руку. А потом: меня увезли в родовую палату. Я была одна. Городок у нас небольшой. Так что рожениц в этот день было немного. Я мучилась недолго. 

Схватки оказались слишком болезненные. 

Малышка была для меня крупновата, но я верила в себя и в то что смогу справиться сама, до того момента, когда ребенок застрял. 

Я помню эту дикую боль до сих пор. Помню, как вокруг меня бегали суетясь врачи. 

А потом было принято решение делать срочную операцию.

Мне сделали общий наркоз. Через несколько глубоких вдохов, я уже не чувствовала ни боли, и не видела суету вокруг себя. Я отключилась.

Очнулась я ночью в палате. И опять одна. 

Помню, как первым делом, когда открыла глаза, так это положила руки на живот, пощупала. Пусто. Значит родила.

Помню облегчение которое испытала в тот миг, а следом и тревогу. Находиться одной в большой палате стало страшно. И я попыталась встать. У меня получилось, но далеко не с первого раза.

Когда вышла из палаты, меня тут же перехватила медсестра.

А я ей в лоб: 

– Где моя девочка? – и я заметила как она окинула меня таким жалостливым взглядом, что мне стало не по себе. 

Медсестра проводила меня обратно до кровати и велела ждать врача, он мол все расскажет.

Пока ждала врача хотела позвонить Пашке, но посмотрев на часы, не стала его будить. Время было уже довольно поздно. А ему еще завтра на практику идти. Ее прогуливать нельзя. Маме тоже звонить не стала, чего ее зря волновать и пугать среди ночи. Поэтому отложив телефон, аккуратно прилегла на бочок в ожидании врача. 

Врач пришел ко мне спустя тридцать минут, я даже вздремнуть успела. 

Это был высокий молодой мужчина. 

И спустя несколько минут я пойму, что это не просто мужчина, а заведующий родильным отделением, который огорошил меня следующей новостью.

– Где мой ребенок? Почему медсестра отказывается вести меня к нему? Насколько мне известно, в вашем роддоме практикуется совместное пребывание матери и ребенка. Я пришла в себя, – мой голос становится от напряжение громче, – и хочу увидеть мою дочь. Вы от меня ее не имеете права скрывать! – мой голос звенит от напряжения.

– Анастасия, – откашлявшись проговорил врач, при этом он смотрел не на меня, а куда за мое плечо.

– Что с моей девочкой? Я по вашему голосу чувствую, что  с ней что-то не так, – я сжала в кулаки простынь на которой сидела, – не молчите доктор.

– К сожалению, Настя, – он опять замолчал, но в его глазах я увидела все то, что он боялся мне сказать. 

Я знаю, что со временем многие врачи становятся равнодушны к горю своих пациентов, но передо мной сидел яркий представитель того минимального процента врачей, которые так и не научились не замечать чужую боль.

– Скажите, – шепчу я бесцветным, вмиг осевшим, голосом.

Врач молчал. 

Тогда я вцепилась ему в плечо и сжала его с такой силой, что на его лице появляется гримаса боли.

– Где моя дочь. Говори! – кричу в голос, а врач вдруг схватил мои плечи и вонзил в лицо взгляд полный сострадания.

– Нам не удалось спасти ребенка, Настя, – он держал меня так крепко, что когда я, раскрыв в безмолвном крике рот, начала биться в его руках в истерике не отпускал меня до тех пор, пока не прибежала медсестра и не уколола  мне успокоительного.

В больнице я не осталась. Ушла оттуда под расписку. 

Тогда то и настал переломный момент в моей жизни, в тот период я полностью замкнулась в себе. 

Я ушла из института, потому как не могла ловить на себе соболезнующие взгляды однокурсников. Я месяцами могла не выходить из дома, зависая в себе. 

С Пашкой мы развелись полгода спустя. Не смогла принять то, что он смог перешагнуть смерть нашей дочери и идти вперед. Он продолжил жить, а я так и осталась в том дне, когда мы на кладбище хоронили мою Аннушку. Никогда не забуду игрушечный гробик, который опустили в черную землю и закидали его землей.

Тупым острием иглы в сердце кольнула боль из прошлого. Я поморщилась…

И очнулась от того, что меня кто-то трясет за плечо.

– Что? – произношу хриплым, как будто спросонья голосом.

Но когда во взгляде наступает ясность и я вижу Титова, который склонился надо мной, тут же вся подбираюсь и …

– Ох, – хватаюсь за ногу, которую как будто атаковали тысячи мелких муравьев и все одновременно жалят.

– Что ногу свело? – вскидывает бровь Титов и присаживаясь передо мной на корточки, начинает массировать мне икру. Мягко, но настойчиво.

Я от неожиданности и первого шока, забываю не то что как говорить, но и даже как дышать. От его прикосновений моя кожа начинает полыхать. Боже мой! Зачем он это делает? Я же сейчас сгорю от стыда.

– Сейчас, кровь разгоним и все пройдет, – приговаривает Титов начиная более активно мять мою икру.

У меня во рту образовалась пустыня, а вот внизу живота…

Боже! Да мне даже самой себе признаться было стыдно в том, что у меня сейчас там творилось.

– Богдан прекратите, – не выдержав, я хватаю его за руки.

Мужчина удивленный моим поведением в недоумении смотрит на меня.

– Что опять случилось? – буркнул он, убирая руки.

– Ничего, – сглатывая сухость во рту отвечаю ему и встаю на ноги, чуть прихрамывая отступаю от мужчины на несколько шагов, – вы меня напугали.

– Опять? – хмыкает он.

– Я просто не ожидала вас увидеть. Я думала вы уже уехали. – признаюсь ему.

– Я забыл кое что, – Титов подхватывает папку, в которой договор и сует ее себе под мышку.

– Что это значит? – смотрю на него, боясь моргнуть: что он опять задумал?

– Для вас абсолютно ничего. Роман вам завтра привезет новую версию. И пожалуйста ознакомьтесь прежде чем подписывать, – он ухмыляется, а у меня появляется странное ощущения, где-то в районе лопаток, зудящее непонятное, но очень приятное.

И я вдруг осознаю, что мне начинают нравится ухмылки Богдана Титова. Да и он сам…

Ой! Нет! Что я такое говорю.

Я тут же опускаю взгляд…

Оказывается я все это время пялилась на него и Богдан это явно заметил, потому что его улыбка становится шире и взгляд которым он окидывает меня неоднозначно намекает на то, что он все понял.