— Неужели вы серьезно хотите сказать, что думали обо мне с тех пор?

Он задал этот вопрос насмешливо, но был поражен, когда она отвернулась в сторону и румянец, подобный небу на утренней зорьке, подступил к ее скулам.

— Кажется, мне не следует говорить вам… но, наверное, вас удивило, почему я согласилась… выйти за вас, в то время как вы считали, что мы… никогда не встречались.

— Уж не хотите ли вы сказать, что согласились быть моей женой лишь потому, что видели меня на стипль-чезе и после этого думали обо мне? — изумился герцог.

— Именно так! Когда маркиза Холл приехала к папе с предложением выйти замуж за ее брата, я сначала не поняла, о ком идет речь. Я даже приняла за оскорбление, что мы не увидимся… до венчания.

Она помолчала, и герцог спросил:

— И что же вы подумали потом?

— Когда она сказала, что ее брат — герцог Бакхерст, я решила, что сама судьба подсказала вам предложить мне руку. Я не только мечтала о вас, но и рассказывала себе тысячи историй после того, как вы взяли последнее препятствие, и я поняла, что вы добьетесь всего, к чему стремитесь всем… сердцем.

Ее речь показалась герцогу настолько завораживающе-искренней, что он почувствовал, как и его самого уносит в какой-то фантастический мир.

Он прекрасно помнил те скачки, и поскольку полоса препятствий была сложной, барьеры очень высокими, а под ним был молодой конь, он считал, что у него мало шансов на победу.

На последнем барьере он лишь огромным усилием воли заставил коня прыгнуть, после чего они помчались прямо к финишу.

Когда те, кто следил за гонкой, его приветствовали и поздравляли, он знал, что заслужил это, и ему теперь казалось поразительным, что Сэмела тоже была в числе зрителей и понимала, какой ценой ему досталась эта победа.

— Я вижу, вы любите верховую езду, — заметил Бакхерст.

Она просияла.

— Люблю больше всего на свете и очень хочу кататься вместе с вами. Но, пожалуйста, не укрощайте Рыжего Строптивца, пока не выздоровеете окончательно.

— Вы снова учите меня, что я должен делать и чего не должен? — развеселился герцог.

— Не совсем так, — серьезно ответила Сэмела. — Я просто говорю, что вы редкий человек и вам не следует рисковать своей головой.

Герцог подумал, что получал в жизни немало комплиментов, но, вероятно, этот — самый лестный.

— Спасибо. Но если вы думаете, что вам удастся завернуть меня в кокон и там держать, то ошибаетесь: я могу вскипеть, разозлиться, и тогда вам лучше будет держаться от меня подальше.

— Вы забыли, что моя задача в качестве жены — развлекать вас, и потому я придумала массу вещей, которые позволят нам весело проводить время, начиная хотя бы с газет. Хотите послушать, что пишут о нашей свадьбе?

— Нет! — невольно вырвалось у него.

Говоря это, он вспомнил, как ненавидел женитьбу и все с ней связанное, и, как наваждение, представил себе, как Эдмунд со своей вульгарной Лотти читает в газетах отчет.

Потом он услыхал, как до него откуда-то издалека донесся очень тихий голос:

— Простите… Я вовсе не хотела расстраивать вас. Просто я не представляла… как вам ненавистна наша свадьба.

Он слишком поздно понял, что опрометчиво высказал свои мысли вслух при Сэмеле, что было по крайней мере ужасно грубо.

С некоторым усилием он взял себя в руки и, запинаясь, сказал:

— Просто я задавался вопросом, сколько человек из числа наших гостей, пришедших выпить шампанского, поднять тосты за наше здоровье и пожелать нам счастья, были вполне искренни и сколько пришли лишь из желания посмотреть на вас.

— Думаю, большинство были искренни, так как люди вами восхищаются. Все знают, что вы выдающийся человек и, что еще важнее, вы вдохновляете всех спортсменов Англии. Они хотят быть похожими на вас, побеждать в честной борьбе и следовать вашему примеру не только на беговой дорожке, но и во всем остальном.

Герцог во все глаза смотрел на свою молодую жену. Он никак не мог поверить, что она нахваливает его без всякой корысти, но вместе с тем ясно чувствовал, что ее искренность не является показной.

Бакхерст хорошо разбирался в людях, и те, кто служил с ним в армии, знали, что он по своему характеру — врожденный лидер. Люди, которыми он руководил, не только восхищались им, но и уважали, при этом все они знали, что, как стреляного воробья нельзя провести на мякине, так и его невозможно обмануть. Лгуна он видел насквозь еще до того, как тот раскрывал рот, чтобы солгать и тем спасти себя от наказания. Хотя герцог редко использовал свой дар ясновидца с женщинами, он был уверен, что Сэмела говорит абсолютно искренне, и это удивляло его.

Понимая, что допустил ошибку, выдав свое истинное отношение к их свадьбе, он сказал:

— Мне хочется верить, что вы говорите чистую правду. Не сомневаюсь, что все англичане в душе спортсмены, о чем зачастую забывают наши политики.

— Мне тоже так кажется, — сказала Сэмела, — поэтому я уверена, что вам предстоит немало потрудиться в палате лордов.

Герцог поднял брови, а она продолжала:

— Мне понравилось ваше выступление против ловли животных силками, а еще больше — против травли быка собаками[6], ужасного, жестокого и позорного развлечения, которое никому не посоветуешь наблюдать.

— Уж не читаете ли вы отчеты о моих выступлениях? — изумился герцог.

— Естественно, читаю. Делаю вырезки и храню у себя отчеты обо всех ваших выступлениях.

Герцог, хлопая глазами, смотрел на нее, а Сэмела продолжала:

— Мы с папой обсуждали их, и иногда мне очень хотелось написать вам и попросить, чтобы вы выступили и по другим интересным не только избранным, но и всем прочим вопросам.

— Сейчас у вас есть возможность не писать, а лично сказать все, что вы хотите, — пошутил герцог, совершенно не ожидавший услышать такое от собственной жены.

Потом Сэмела почитала ему передовицы из «Таймс» и «Морнинг пост», а также парламентские отчеты.

Сначала Бакхерст слушал потому, что его интересовали эти материалы, но затем он поймал себя на том, что с удовольствием слушает и ее нежный, музыкальный голос.

Ему никогда не нравились женщины с грубыми или скрипучими голосами, но особенно он не любил жеманных дам.

Он помнил одну красотку, которая сумела одно время, очень недолгое, правда, поводить его за нос. Но он быстро раскусил ее. И когда она вела себя шумно и эксцентрично, что было для нее совершенно неестественно, он от злости скрежетал зубами.

Понемногу от музыки ее сладкозвучного голоса у него смежились веки и он заснул мертвым сном.