— Верно ты говоришь, отец. Полегчало мне. — Никита с признательностью прижался щекой к сморщенной дряблой щеке Сомы и улегся на постель, закрыв глаза. Сома заботливо укрыл его ярко-желтым шелковым одеялом, подбитым мехом черно-бурой лисы, и тут заметил на полу черепки от разбитого кувшина.

— Вот девица, вот набедокурила и убегла, — заворчал он, подбирая осколки. — Ковер попортила. Ищи ее — свищи теперь. А кто за ней тут убирать должен? Все Сома, все Сома…

Собрав кусочки в подол рубахи, старый финн вынес их из спальни господина, а когда вернулся, увидел, что у постели спящего князя стоит княгиня Вассиана. Она задула свечу у изголовья кровати и присев рядом с князем, тихо опустила свою красивую голову на его грудь и осторожно взяла его руку в свою. Сома поспешно прикрыл дверь и на цыпочках спустился вниз.

* * *

Поутру, едва забрезжила заря над Москва-рекой, Витя растолкал сонного Рыбкина и через заднюю калитку, по проторенной бабкой Козлихой дорожке, поспешил на Даниловское подворье — разыскивать старуху. Рыбкин, прихрамывая, поспевал за ним. Накануне, вылезая из-за кучи мешков с мукой, он угодил в ямку с коровьим навозом и помимо приобретения отвратительного запаха, надолго привязавшего теперь к нему, слегка подвернул ногу. Витя, конечно, отчитал его как следует. Но что поделаешь? Слава Богу, еще не поломал себе ничего.

Выходя из домика для слуг, Витя видел, как седлали на конюшне для князя Ухтомского его любимого вороного скакуна по кличке Перун под червчатой попоной с золотисто-черным султаном в шитом жемчугами налобнике. А вскоре на крыльце появился и сам Никита Романович. Первый янтарный луч рассветной зари ослепительно блеснул на золоченой стреле его начищенного как зеркало шлема, которая была удальски воздета посредством щурепца и поднимаясь до высоты яхонтового снопа, венчающего головной убор князя, походила на золотое перо, воткнутое в полку ерихонки.

«Ух ты, красота какая! — не мог не восхититься Витя. — Прямо горит все!».

Вокруг Никиты суетились Сомыч и Фрол. Но наблюдать за их приготовлениями у Вити не было времени. Надо было выполнять поручение княгини. На Даниловском подворье, где у монастырской стены спали — кто на травке, а кто и прямо в пыли — десятки нищих и покалеченных, Витя к радости своей без особого труда обнаружил Машку-Козлиху, полоскавшую в реке какие-то грязные тряпки.

Гарсиа не ошибся. У запасливой старухи, как в Греции, найти можно было все, что угодно. Причем, все свое «богатое» хозяйство она носила при себе. Узнав о том, что Витю прислали за болотным голубцом, Козлиха что-то заверещала себе под нос и нимало не смущаясь, задрала до ушей верхнюю юбку, отцепив откуда-то с зияющей дырами рыже-малиновой выцветшей нижней юбки холщовый мешочек с необходимым снадобьем. Проделала она все это настолько быстро и ловко, что Витя еще и рта не успел закрыть, высказывая свое поручение, а беззубая Козлиха уже совала ему в ладошку волшебную травку.

— Далеко, далеко на болото черное ходила я за ним. Верст тридцать от Слободы, средь лесу дремучего, Поганою Лужей зовется, — затараторила она, прицарапывая Витину руку крючковатым черным ноготком, — страхов-то насмотрелась, Господи упаси. В водице чистой потом с тремя углями отмочила, да наговор прочла…

— Ты вот что, скажи-ка мне, бабанька, — прервал ее Витя, — голубец-то свежий? Не протух?

— Чо? Не поняла я, прости, сударик, — вытаращилась на него Козлиха.

— Голубец, говорю, подействует? — спросил Витя погромче. — Не испортился там, в юбках-то твоих?

— Как так — испортится? Как испортится? — замахала на него руками старуха. — Если ж его по правилу-то приготовить, вечный он. Уж верь мне, сударик. Я тебя не подводила.

— Верно, — согласился Витя. — Бабанька ты дельная, я гляжу. Проку от тебя много. Прямо шагу без тебя не шагнешь. Ценный работник. Не то, что некоторые, — он обернулся на позевывавшего за его спиной Рыбкина. — Все только спать да есть. Ладно, вот тебе, бабанька, вознаграждение, которое госпожа просила передать. — Витя пошарил по карманам и вручил Козлихе обсыпанный хлебными крошками перстенек с хризопразом, полученный от Гарсиа. — Но если дело сорвется, — он недвусмысленно пригрозил старухе пальцем, — из-под земли достану, так и знай.

— Да, знаю, знаю я тебя, батюшка, уж не сумлевайся, все путем как по нужде надобно выйдет, — уверяла его довольная ведунья. Покрутив перстенек в заскорузлых коричневатых пальцах, она тут же сунула его в какой-то только ей одной ведомый карман под мышкой. И замурлыкала себе под нос песенку.

— Ну, некогда нам рассусоливать тут, — Витя решительно было сунул тряпицу с голубцом за пазуху, но старуха быстро вцепилась ему в руку коготками:

— Ты к телу-то, к телу его, милок, не клади, — предупредила она, — не то и бровью повести не успеешь, а такая слабина с тобой приключится, что и ног не почуешь.

— Вот так так! — Витя не на шутку испугался. — А как же мне нести его?

— А ты в карман положи, да приговаривай всю дорогу: «Чур, слову конец, делу венец». Так и минует тебя лихо, — посоветовала ведунья.

Витя осторожно опустил голубца в карман кафтана.

Рыбкин перестал зевать и на всякий случай отступил шага на два подальше.

— А ты чего шарахаешься? — прикрикнул на него Витя. — Тоже мне еще друг. Ну, ладно, спасибо тебе, бабанька, — попрощался он с Козлихой, — но время дорого. А нам спешить надобно. Где тебя искать, если что еще понадобится?

— Да здесь я, всегда, всегда, мил-человек, — закланялась колдунья, — ежели нужда какая приспичит — так милости просим…

— Ты только это, бабка, — вдруг вспомнив наставления Гарсиа, наказал Козлихе Витя, — подруге своей, Лукиничне, не говори, что я был, госпожа велела.

— Не скажу, милок, не скажу, — зашамкала та, — как же, все понимаю я.

— Вот то-то.

Обратно возвращались почти бегом. Петухи давно уже пропели. Солнце поднималось все выше, и от болотистых берегов реки, поросших камышом, поднимался прозрачный утренний пар. То и дело, надрывая тишину отчаянным всплеском крыльев, взмывали ввысь и снова приземлялись на воду стаи диких уток, из камышей доносилось их ленивое покрякивание, на которое тут же отзывалось однообразное отрывистое кваканье лягушек. Резким диссонансом им прозвучал жалобный крик водяной курочки, от которого Растопченко даже вздрогнул, а издалека, из-за лесов, откликнулся ей протяжным воплем филин. В чуткой рассветной тишине долетел до Витиного уха стук топора одинокого дровосека и даже треск надрубленного дерева. Черный ворон низко пролетел над верхушками дубов, покрывших склон перед Даниловским подворьем, громко захлопал крыльями, и зловещее карканье его, повторившись многими отголосками, потонуло в первых ударах колокола на соборе.

Витя торопился. Он ощущал некоторую нервозность, так как, во-первых, его очень беспокоил голубец, который покоился в кармане его кафтана. Он и сам не мог себе объяснить, но почему-то в Козлихино заклинание не верил, а вот в силу голубца — очень даже. Подвергнуться какой-то средневековой порче Вите, особенно не страдавшему «на Родине» плохим здоровьем, вовсе не хотелось.