А далее, абсолютно не заботясь, какое возмущение произведет в умах смертных пассажиров, наплевав, что заплатил за плащ триста баков в «Хьюго босс»,[27]Максим опустился на карачки и, скороговоркой бормоча заклинания, мелом очертил себя сплошной линией с радиусом скругления в пределах допустимого магической формулой. Шляпа из чешского фетра кувыркнулась и укатилась за черту, фиг с ней.

И вдруг в суммарный галдеж ворвалось тонкое и злобное «Дз-з-з-зинь!». У беглеца были и другие проблемы, но эта, спасибо предыдущим урокам, стоила особого внимания.

Храпунов не поверил глазам: буквально в шаге от начерченного круга воняющая пережеванным чесноком неказистая тетка зацепила авоськой матерчатую сумку другого неактуального мужика. И теперь хозяин сумки вытряхивал с заупокойным матом на шахматные квадратики пола осколки пива «Бавария».[28]Вот вывалилось и покатилось запертое крышкой горлышко-розочка. Но ведь у тетки в авоське ничего, кроме буханки хлеба «Столичный»!

Одновременно специально обученные те, кто пришли за Максимом со стороны «Владимирской», и те, кто возникли со стороны «Достоевской», швырнули натренированные тела вперед. И это была их первая ошибка.

Буханкой хлеба расколоть пивную бутылку? Это ж кому может потребоваться столько таскать буханку хлеба, да еще и в авоське, чтобы она зачерствела, как камень?! Наверное, тому, кто хочет внушить посторонним: «Я не несу угрозы». Что может на первый взгляд быть безопаснее невзрачной тетки с буханкой хлеба? И что может быть на самом деле смертельно опасней? Уж ни как не шестеро широкоформатных молодцев.

Те, кто пришли за Максимом со стороны «Владимирской», и те, кто возникли со стороны «Достоевской», швырнули с ускорением натренированные тела вперед. И это была их главная ошибка.

Преследователи с двух сторон облепили удерживаемое заклятием мертвое пространство и стали бессмысленно шарить в воздухе, пытаясь нащупать невидимку Максима. А пафлюжная тетка, которая была их во сто крат опасней, оттерто-растеряно засуетилась за спинами, блестя из рукава отравленной вязальной спицей. От мадам перло чесноком так, что глаза слезились. И Храпунов вспомнил заповедь продвинутых подземельщиков: молясь Гребахе, нужно жевать чеснок, ибо — чем больше сжуешь, тем меньше на его долю останется. Ибо не терпит чеснок Гребаха Чучин, хотя он и не вампир.

Пользуясь кармической беззащитностью ряженых и по инерции бормоча: «Свят, свят…», Храпунов поддал жару — вырвал у крайнего нищего костыль и двинул по ногам музыкантов; выхватил у музыканта контрабас и, обломал о коленки убогих. Кто сказал, что борьбой за права и свободы занимаются только рабы?

Глубоко под прической мелькнуло: это же та самая мымра, которую он наблюдал из окна перед визитом спецназа — получается, тоже по его душу она здесь объявилась?

Случилось чудо, инвалид выскочил из кресла и лихо запрыгал, будто от боли, на вернувших чувствительность ногах. И когда сумбур достиг апогея, Максим меж штанин группы захвата юльнул за черту, оттолкнул наперерез хвать-команде бесхозное инвалидное кресло и гигантскими прыжками помчался к эскалатору, обгоняя собственные ноги на полкорпуса. Иначе не мог — разлитое снаружи пиво угрожающе подбиралось к меловой линии, да и уровень посвящения Храпунова не разрешал использовать заклятие «Мелового круга» дольше тридцати секунд.

На прощанье мелькнувшее из-за баррикады книжных обложек Димино лицо было уже не цвета расплавленного олова, а грязно-синее, как истертая джинса на локтях куртки забубенного хипаря. Только глаза оставались оловяно-тусклыми монетками. Ведьма загарпунила спицей шляпу и сунула в авоську. Наивная, она собиралась истыкать булавками восковую фигурку с клочком из шляпы, не ведая, что шляпа — не Храпунова, а трофей.

Прозевавшие виражи конкурентки преследователи же ринулись за Максимом шумною толпой. И это была их вторая ошибка — при виде орды побирушек народ хватался за карманы и застывал поперек пути, клиня все намерения.

Площадку перед эскалатором опальный исаявец преодолел в один затяжной вздох и покатился, еле успевая подставлять ступеням ноги, вниз. Задевая испуганно жмущихся к поручню старух и мамаш, прижимающих к животам потомство. Горохом трещащий за спиной топот и лязг костылей советовал не тормозить. А проносящиеся мимо плафоны семафорили, что если хочешь жить — иди на рекорд.

И тут Максим сделал финт. Без шеста он сиганул так высоко, словно с шестом, и приземлился уже на параллельной, только ползущей вверх, дорожке эскалатора. Нарисованная на рекламе пельменей девушка сочувственно улыбнулась Храпунову.

Естественно, ощетинившаяся костылями и музыкальными инструментами орда последовала примеру, правда, надежно мешая друг другу. У одного музыканта отвалились накладные усы, один из нищих отстегнул выточенную из не срубленного топором дерева[29]ногу и швырнул, как гранату, но промазал. А Максим перемахнул дальше — на третью, выключенную и свободную, дорожку. И по ней, как по проспекту, ссыпался вниз.

Дежурная из стеклянной будки скорчила Храпунову страшную рожу. Пугаться было некогда, и Максим с ходу врезался в бурлящую толпу покинувших вагоны пассажиров. Скользнул за чьими-то спинами, обошел по касательной пухлую мадам в вельветовом пальто и облаке запаха «Шанель номер пять», отдавил ногу надменному иностранцу с фиолетовым зонтом-тростью и чуть об этот зонт-трость не перецепился.

И втиснулся в сползающиеся двери вагона с суровой надписью «Не прислоняться». И вагон помчал Храпунова в светлую даль темного тунеля.

Максим, отсапываясь и отряхивая на коленях длиннополый трехсотбаковый плащ от «Хьюго босс», просканировал взглядом пассажиров. Пассажиры на всякий случай отводили глаза. Кроме одного, с чем-то неуловимо кошачьим в чертах. Этот же гад придвинулся к Максиму и, широко дружески улыбаясь, протянул для пожатия руку:

— Меня зовут Валерий. Постараюсь быть краток и вразумителен: меня пытались нанять тебя убить. Я только что любовался твоим шоу и подумал, что поступил правильно, когда отказался… — узор судьбы на протянутой для пожатия ладони был похож на след проскользнувшей по песку змеи.

Максим смотрел в кошачьи глаза настырному незнакомцу, в жиденькие усики настырному незнакомцу, в сладко стелющий сказки рот настырному незнакомцу и никак не реагировал. Только глубокий вдох, только глубокий выдох, только вдох, только выдох… Получалось так громко и размеренно, будто дворник шаркает метлой по асфальту.

— А вообще-то я занимаюсь парфюмерной магией. Я знаю двенадцать способов использования приворотной травы. И тут натыкаюсь на тринадцатый. Как художник художника ты должен понять, что я не мог пройти мимо, — незнакомый Валера сложил непропорционально большие кисти рук в замок и хрустнул пальцами на весь вагон.