Если бы это касалось кого-то другого, то у пана Войховского не было бы никаких заминок. Чигири же состояли на особом положении, и Егору Спиридоновичу очень не хотелось доставлять им огорчения.

Прохор робко постучался в дверь.

— Заходи, заходи, — послышалось в ответ.

Зайдя в просторную залу, парень остановился у дверей и нервно переминался с ноги на ногу. Его насупленный взгляд вопрошающе буравил спину Егора Спиридоновича. А тот молчал, стоя у окна и как будто что-то там разглядывая. Наконец раздался его серьёзный голос:

— Прохор, я думаю, ты помнишь пана Хилькевича.

— А чего ж не помнить? Помню, — ответил Прохор, и сердце бешено заколотилось. Вот и начала аукаться та история. Самое страшное предположение Прохора, похоже, начало сбываться.

Егор Спиридонович повернулся к Прохору и без всяких отвлечённых речей прямо сказал:

— Вчера письмо от него получил… с просьбой. В общем… будешь теперь, Прохорка, служить другому пану. Тебя изволил Семен Игнатьевич у себя на службе иметь. Вот так-с, голубчик. Но ты не расстраивайся… не так уж всё и плохо.

Ошеломлённый Прохор не мог и слова вымолвить.

Видя, какое воздействие на хлопца произвело известие, пан Войховский уже мягче проронил:

— Вчера ещё сказать тебе хотел, да подумал, что не до охоты утром будет. И дома-то сам остался, чтобы предоставить тебе возможность напоследок отвести душу…

— Егор Спиридонович, как же так? Я ведь вам верой и правдой… — начал было проситься Прохор.

— Всё уже решено. Не рви напрасно сердце. Ничего изменить уже нельзя, — непоколебимый тон пана Войховского сразу превратил пыл надежды Прохора в горечь безысходности.

И парень вдруг ясно понял, что, попав в руки пана Хилькевича, будет там самым опальным, а посему и самым последним холопом. Таких ожидает незавидная участь. Вся самая тяжёлая и грязная работа не минёт его рук. Хотя Прохор работы и не боялся, но при одной мысли, что не ходить ему больше по лесу, не помогать пану Войховскому в проведении охоты, приводили парня в ещё большее отчаяние.

— Что ж, теперь всё понятно, — обречённо сказал он. — Пану Хилькевичу намного удобнее держать виновного под рукой. Скверно на душе — а вот и я! Получи недарека плетей не за дело! Авось на душе и полегчает. Премного благодарствую, Егор Спиридонович! Я…

— Дурак, — просто и без эмоций Егор Спиридонович прервал бедственную речь крепостного, но тут же, подойдя вплотную к Прохору, вдруг грозно прорычал: — Кто ты такой, чтоб указывать мне, как поступать? А?! Вот то-то, лучше уж помалкивай — тебе же спокойнее будет.

Прохор никак не ожидал от пана Войховского такого отношения. Конечно, они были птицами несоизмеримых полётов, но ведь сколько времени проводили вместе на охоте. И всякое бывало. В мороз и в дождь, в лесу и на болоте они оба знали, что, случись беда, помогут друг другу. А тут вот — на тебе! Ага, помог пан холопу!

Прохора душили досада и негодование. Но что он мог? Повлиять на решение Егора Спиридоновича не получилось. Сниматься с родных мест и перебираться на чужбину тоже не хотелось, тем более Прохор догадывался, какая там ждёт его встреча. В бега, что ль, податься? От таких невесёлых мыслей парень тяжело вздохнул и без разрешения сел на ближайший мягкий стул с резной спинкой. В другое время такое своеволие дорого обошлось бы крепостному, но сейчас Прохору было всё равно.

— Ну что ты уже приуныл, как красна девица без хлопца, — смягчившись и не придав значения тому, что он стоит, а его холоп уселся на дорогой стул, сказал пан Войховский.

— Радоваться нечему, — угрюмо буркнул Прохор.

— Ладно, Прохорка, теперь слушай меня внимательно. Никто тебя ни на какую расправу не отдаёт. Любезнейший Семен Игнатьевич в большом долгу перед тобой! Охоту на медведя помнишь?

— Да уж век не забуду. Помню и то, что Семен Игнатьевич уже «благодарил» меня. Кнутом. Да, видно, не до конца ещё благодарность его выплеснулась.

— Не горячись. Тогда пан Хилькевич за сына сильно испугался. На его месте любой метал бы гром и молнии. Так что я его очень даже понимаю. Сын-то Андрей у них — единственный. Не дал Бог больше детей.

— Мне от этого не легче.

— Ну, так вот слушай и не перебивай, может быть, и станет легче. В общем, не разобрались мы тогда толком, как всё было. Да и сам Андрей Семенович не мог сообразить, что и как там у вас получилось. Что с виду было, в то и поверили. Никто и предположить не мог, что ты, находясь на другой стороне зарослей, всё же успеешь прийти вовремя и с дальнего расстояния такой выстрел произвести.

Прохор от таких речей аж вскочил.

— Егор Спиридонович, так мне же и рта не дали открыть, да и после я вам рассказывал, как всё было. А вы ничего мне тогда не сказали. Значит, не поверили. Правда, ружьё вскоре опять дали.

— Поверил, не поверил, какая теперь уж разница! Знал я тогда, как всё на самом деле произошло. Ну, может, в мелочах ошибался… И я знал, и Семен Игнатьевич знал. Ещё в тот же день мы всё знали. За тобой посылали, а тебя носило где-то по лесу. Вот только сам Андрей Семенович лишь недавно узнал настоящую правду. Тогда он в шоке сильном был, недосуг соображать ему было, а мы скрыли…

— Егор Спиридонович, что-то вы окольными путями мне всё рассказываете. Не пойму я никак, к чему клоните.

— Я ж тебе говорил: не перебивай. Всему своё время. Ну, так вот, слушай дальше. Повезли мы тогда Андрея в имение. Вчетвером едем на возку, да четыре ружьишка рядом лежат. Семен Игнатьевич сына укрыл попоной и не стал больше расспрашивать ни о чём. Не хотел беспокоить, значит. Перекинулись мы с паном Хилькевичем незначительными словами и дальше едем. Вот тогда Семен Игнатьевич и заинтересовался твоим, вернее, моим старым ружьём. Осмотрел, курок взвёл, а полка то гарью пороховой покрыта. Стреляли, выходит, из твоего ружьеца. Но у пана Хилькевича сгоряча мысли в другом направлении пошли. «Так он что, на медведя с незаряженным ружьём шёл?!» — в ещё большем негодовании выкрикнул он. А я-то не понял что к чему, да и удивляюсь чрезмерно: «Не может быть такого!» — говорю. А он дуло отвёл и — стрик. Нет выстрела! Потом начал спокойнее соображать. Взял ружьё Андрея, боёк взвёл да и нажал на курок. Возничий наш едва с саней не свалился. И Андрей Семенович ещё раз перепугался. Оно-то, конечно, и так можно было определить, что заряд в стволе есть. Даже порох с полки весь не рассыпался. А Андрей приподнялся тогда и головой завертел: «В кого стреляли?» — «Лежи, лежи. Зайца вспугнули. Да где уж попадёшь в лесу по такому шустрику», — успокоил тогда сына пан Хилькевич, а сам поправил накидку и многозначительно на меня посмотрел. Вот так и вышло, что правду узнали и мы с паном Хилькевичем: Андрей в суматохе, наверное, забыл курок взвести. Ружьё вскинул, а выстрелить не смог. А твой выстрел в горячке принял за свой, с задержкой и без отдачи. Всё это понять можно… Ему в тот момент не об этом думалось, да и вряд ли он был в состоянии тогда о чём-либо вообще думать.