Я пробыл у Натальи часа полтора. Когда уходил, она проводила меня через темный коридор. Внезапно остановившись, я повернулся к ней и, обняв, поцеловал в губы. Она ответила мне, затем слегка оттолкнула:

– Иди к себе.

Голос ее звучал хрипло. На следующий вечер я снова пришел к ней, и мы закрылись в перевязочной, где стояла кушетка.

– Наташа, милая…

Женщина, стоная, обнимала меня. Я никогда не чувствовал такого желания и возбуждения. У нее были удивительно мягкие и одновременно тугие бедра, которые я стискивал пальцами обеих рук. Не помню, когда возвращался к себе, шатаясь, как пьяный. Мы не говорили о будущем, я не объяснялся в любви, но близость с созревшей, красивой женщиной, неравнодушной ко мне, ошеломляла. Такого раньше я не испытывал.

Когда вернулся в роту, перемену во мне заметил даже девятнадцатилетний младший лейтенант Юрий Савенко. Я энергично принялся за подготовку к смотру.

Проницательный командир первого взвода Антон Репнин только посмеивался и как-то негромко заметил:

– Крепко тебя подлечили.

– А я больным и не был, – с вызовом ответил старшему лейтенанту.

Боевые стрельбы прошли так-сяк. Высокими результатами ни одна из рот не блистала. Ничего удивительного, этого следовало ожидать. Есть единственный способ научить людей метко стрелять – постоянные тренировки.

У нас упор делался в основном на теорию, бойцы зубрили технические данные оружия, без конца собирали и разбирали винтовки, чистили их. Конечно, это необходимо, но важнее постоянная практика. В Буйнакском военном училище мы выпускали по различным мишеням до сотни пуль в месяц, а здесь за два месяца всего по шесть патронов на стрельбище давали. Пулеметчикам немного побольше, но это ничего не решало.

Некоторые молодые бойцы закрывали глаза, нажимая на спуск, или вздрагивали в ожидании сильной отдачи. Но все же на «тройку» с горем пополам отстрелялись. Выручали «старички», те, кто прошел войну, бывшие охотники, призванные с Алтая или Урала.

Помогли выровнять результаты и активисты ОСОАВИАХИМа. Это были городские ребята или парни, призванные из райцентров. Правда, тренировались они до войны в основном в стрельбе из малокалиберных винтовок, но изучали и «трехлинейки». Среди них выделялся высокий худощавый паренек из города Вольска Никита Супонин, который вложил и пристрелочные пули, и зачетные в центр мишени.

Я мог гордиться, что в числе лучших стрелков в батальоне назвали троих ребят из моего взвода: Михаила Ходырева, алтайца Долгова Андрея и новичка Супонина Никиту. Среди пулеметчиков призовое место занял Захар Антюфеев со своим расчетом «максима».

Но большинство бойцов в моем третьем взводе стреляли слабовато, так же как и во втором взводе Юрия Савенко. Нашу восьмую роту вытянул в основном хорошо подготовленный первый взвод старшего лейтенанта Антона Репнина – сказался большой опыт службы.

Командир роты Григорий Чередник меня ни в чем не упрекал. Мы даже посидели с ним и Репниным, выпили, поговорили о жизни. Вскоре произошли передвижки в должностях.

Наш комбат Козырев был назначен помощником командира полка по разведке. Это было не бог весть какое повышение, но капитана Козырева прочили на должность начштаба, и ему необходим был опыт штабной работы.

Григория Чередника, моего товарища по Буйнакскому военному училищу, назначили командиром третьего батальона. По возрасту он был немного старше меня, осенью ему исполнилось двадцать три года.

Говоря откровенно, я не считал себя командиром слабее, чем он. Но в душе сознавал, что Гриша схватывал ситуацию быстрее и принимал верные решения. Во время нашего первого боя в Финляндии он, не раздумывая, взял на себя командование ротой после гибели нашего ротного командира и политрука, успешно провел атаку благодаря своей решительности.

Эго сразу заметил и оценил командир полка Усольцев. Григория поставили во главе роты. Видимо, и в конце войны, пока я лежал в госпитале, Чередник показал себя способным командиром, был повышен в звании и награжден медалью.

И вот сейчас, спустя год с небольшим после окончания училища, Чередник стал комбатом. Быстрый рост по службе, можно сказать, стремительный. Я загонял куда-то вглубь свое самолюбие. Полковник Усольцев – опытный и расчетливый руководитель. Значит, он разглядел в Череднике задатки большого командира, и это надо признать.

Антон Репнин, как я и ожидал, стал командиром нашей восьмой роты. У него служебный рост происходил куда медленнее, он лет пять командовал взводом. Спустя какое-то время Гриша Чередник вызвал меня. Мы вспомнили училище, бои на Карельском перешейке.

– Ты неплохо тогда действовал, – сказал он. И после короткой паузы посоветовал: – Но тебе надо поактивнее быть. Выступать на собраниях, выдвигать какие-то предложения. И подавай заявление в партию. Я тебе дам рекомендацию, наш парторг не против.

– Можно попробовать, – согласился я. – Только получится ли?

– Почему нет? Ты хоть и молодой, но заслуженный командир. Прошел войну, был ранен. Кстати, я подал представление на присвоение тебе «старшего лейтенанта». Бумаги уже ушли в штаб дивизии.

– Спасибо, Григорий, – от души поблагодарил я его. – Это приятная новость, а то родня в письмах спрашивает, мол, почему в лейтенантах засиделся.

Мы оба рассмеялись, с души словно свалился камень. Гриша, несмотря на свою высокую должность, остался прежним простым человеком и не забывает старых друзей.

В начале ноября я получил очередные «кубари» на погоны. Как полагается, обмыл их. Не скрываю, я был доволен. Некоторые считали, что меня зачислили в резерв на выдвижение и скоро повысят в должности.

Но недаром говорят, что жизнь штука полосатая. Светлые полосы легко меняются на черные. Я освоился во взводе, снова наладились отношения с Гришей Чередником, нашим комбатом. Мы продолжали встречаться с Натальей, уже заводили разговор о будущей совместной жизни. Но внезапно все изменилось.

Как чувствовал я, что не следовало лезть мне с заявлением о приеме кандидатом в партию. Вопрос рассматривался на открытом партийном собрании, и здесь меня крепко уделал комиссар полка, недавно пришедший в армию из горкома партии.

Две кандидатуры прошли без особых замечаний. Но когда комиссар с непроницаемым лицом стал перебирать мои документы, я понял, что хорошего ждать нечего. Не зря так долго проверялась моя биография. Хорошо запомнились мне такие слова комиссара:

– Старший лейтенант Гладков молодой и, я думаю, перспективный командир. Но для коммуниста этого мало…

И понес. Оказывается, комиссар направлял запросы в Инзенский райком партии и райком комсомола. Характеристики пришли неплохие. Но в них упоминалось, что я из семьи крестьянина-середняка, долго не желавшего вступать в колхоз и предпочитавшего использовать для заработков труд наемных рабочих. Вспомнили, как мне отказали в приеме в комсомол, и лишь с помощью непонятных связей я все же был принят.