— Верите ли вы в привидения? — спросил безбожник у пастыря, прервав игру.

— Кардано[114], великий философ XVI столетия, утверждал, что они существуют.

— То, что говорят ученые, мне известно, я только что перечел Плотина[115]. Я спрашиваю вас как католика, я хочу знать, верите ли вы сами, что покойник может явиться живым людям.

— Но ведь Иисус явился апостолам после смерти, — отвечал кюре. — Церковь обязана верить в явления нашего Спасителя. Что же до чудес, то у нас нет в них недостатка, — продолжал аббат Шапрон с улыбкой. — Хотите, я расскажу вам об одном, совсем недавнем? Оно случилось в прошлом столетии.

— Неужто?

— Да, блаженный Альфонс Мария де Лигуори[116], находясь вдали от Рима, узнал о кончине папы в ту самую минуту, когда Святой отец испустил дух, и тому есть много свидетелей. На епископа снизошла благодать, он услышал последние слова папы и повторил их в присутствии нескольких очевидцев. Гонец с известием о кончине Климента XIV[117]прибыл лишь тридцать часов спустя...

— Иезуит! — улыбнулся старый Миноре. — Я не прошу у вас доказательств, я прошу вас сказать, верите ли в это вы сами.

— Я полагаю, что привидения во многом зависят от тех, кому они являются, — сказал кюре, продолжая подтрунивать над безбожником.

— Друг мой, не бойтесь меня, ответьте откровенно: вы в это верите?

— Я верю в то, что могущество Господне безгранично.

— Если я вернусь в лоно церкви, то, когда умру, попрошу у Господа позволения явиться вам, — засмеялся доктор.

— Точно о том же уговорился Кардано с одним своим другом.

— Урсула, — сказал Миноре, — если тебе будет грозить опасность, позови меня — и я приду.

— Вы пересказали в двух словах трогательную элегию Андре Шенье «Неера»[118], — отвечал кюре. — Величие поэтов в том и состоит, что они умеют запечатлеть события и чувства в вечно живых образах.

— Зачем вы говорите о смерти, дорогой крестный? — жалобно сказала Урсула. — Мы, христиане, не умираем, могила — колыбель нашей души.

— Однако, — сказал доктор, улыбаясь, — рано или поздно каждому приходит черед покинуть этот мир, и когда меня не станет, ты будешь на удивление богатой.

— Когда вас не станет, мой добрый друг, единственным моим утешением будет служение вам.

— Мне, мертвому?

— Да. Все добрые дела, которые будут мне по силам, я совершу ради вас — ради того, чтобы искупить ваши грехи. Я буду денно и нощно молить Бога, чтобы он в бесконечном милосердии своем не карал вечными муками краткодневные заблуждения и поместил подле себя, среди блаженных душ, вашу душу — такую прекрасную и чистую.

Ответ этот, исполненный ангельского простодушия и произнесенный без тени сомнения, одолел заблуждение, и Дени Миноре прозрел, подобно апостолу Павлу. Луч света, озаривший его душу, ослепил его и, вкупе с нежной заботой о его загробном существовании, исторг у него слезы. Внезапно снизошедшая благодать была подобна электрической искре. Кюре молитвенно сложил руки и поднялся, охваченный волнением. Девочка, пораженная своей победой, заплакала. Старец встал, словно услышав чей-то зов, посмотрел вдаль, словно там загоралась новая заря, потом преклонил колено на кресло, сложил руки для молитвы и с видом глубокого смирения опустил очи долу. Затем он поднял голову и взволнованно произнес:

— Господи! только этому непорочному созданию под силу вымолить мне прощение и возвратить меня к Тебе! Прости раскаявшемуся грешнику, которого приводит пред очи твои это благороднее дитя!

Мысленно он обратил к Богу молитву, прося теперь, когда на него снизошла благодать божья, довершить начатое и вслед за душою просветить его ум, а затем повернулся к кюре и протянул ему руку со словами:

— Дорогой пастырь, я теперь как дитя малое; отныне я ваш и вверяю вам свою душу.

Урсула, плача от радости, осыпала руку крестного поцелуями. Старик посадил девочку к себе на колени и шутливо заметил, что теперь ее следует называть его крестною. Вконец растроганный кюре в порыве религиозного воодушевления пропел «Veni creator»[119], и гимн этот стал вечерней молитвой трех коленопреклоненных христиан.

— Что случилось? — в изумлении спросила тетушка Буживаль.

— Крестный наконец-то уверовал в Бога, — отвечала Урсула.

— Ах, право слово, так-то лучше, ему этого одного и не хватало для полного совершенства, — воскликнула старая служанка, с простодушной серьезностью осенив себя крестным знамением.

— Дорогой доктор, — сказал добрый священник, — скоро вы осознаете величие религии и необходимость соблюдать ее обряды, поймете, что ее философия в своей человечности гораздо более возвышенна, чем идеи самых дерзких мечтателей.

Кюре, радовавшийся как дитя, тотчас дал согласие дважды в неделю учить старика катехизису. Так что обращение доктора Миноре, которое немурцы приписывали влиянию Урсулы и корыстолюбию священника, произошло само собой. Четырнадцать лет кюре остерегался бередить душевные раны своего друга, хотя искренне скорбел о его участи, ныне же старый Миноре сам обратился к священнику за помощью, как обращается больной к хирургу. С тех пор Урсула и ее крестный вместе читали вечернюю молитву. С каждым днем старец все яснее ощущал, как на его смятенную душу нисходит покой. С тех пор как он, по его словам, возложил ответственность за все необъяснимое на Бога, ничто более не тревожило его ум. Возлюбленная его крестница видела в этом верное доказательство приближения к Господу. Во время обедни, с рассказа о которой мы начали наше повествование, он прочел молитвы и постиг их смысл, ибо уже в первой духовной беседе возвысился до понимания божественной идеи причащения всех верующих. Престарелый неофит понял вечное символическое значение этой небесной пищи, необходимой всякому, кто проник в ее глубинный светозарный смысл. Если после обедни он едва ли не бегом бросился домой, то лишь оттого, что ему хотелось поскорее поблагодарить свою дорогую крестницу за то, что она, как прекрасно говорили в старину, вернула его в лоно церкви. Поэтому дома он усадил ее к себе на колени и благоговейно поцеловал в лоб в ту самую минуту, когда его родственники и наследники осыпали девушку грубой бранью и делились друг с другом подлыми подозрениями на ее счет. Поспешный уход старика с площади, его мнимое презрение к ближним, его резкие ответы родственникам — все это наследники приписывали ненависти, которую якобы разжигала в его душе Урсула.