Рыбку подсекли. С вторжением в Чехословакию стало ясно, что политика умиротворения агрессора провалилась и Чемберлен вместе с ней. В последние десятилетия набирает силу ревизионистский взгляд[278], будто Чемберлен выиграл для Британии время на подготовку к войне, но при этом игнорируются два ключевых факта. Во-первых, Гитлер в это время невероятно усилился, в частности, захватил австрийское золото и военную промышленность Чехословакии, а также людские резервы, которые мог использовать на фабриках и в армии. Во-вторых, Чемберлен ничем не показал, что его целью было выиграть время, и, скорее всего, он или один из его политических союзников, например лорд Галифакс, при наличии возможности запросил бы мира в 1940 г. Некоторые ревизионисты утверждают, что задержка была призвана дать Королевским военно-воздушным силам время на укрепление, но при этом отбрасывается тот факт, что Чемберлен финансировал строительство истребителей только потому, что это было дешевле строительства бомбардировщиков.

Теперь мы знаем, что 23 мая 1939 г. Гитлер собрал у себя высших военных чинов, чтобы раскрыть планы войны[279], которая, по его словам, была неизбежна. Прежде всего он намеревался «атаковать Польшу при первой возможности». В дальнейшем будет «борьба не на жизнь, а на смерть» с Англией. Он обрисовал условия, необходимые для победы. «Если удастся оккупировать и удержать Голландию и Бельгию, а также победить Францию, будут обеспечены базовые условия для успешной войны с Англией. Затем в ходе непосредственных боестолкновений можно будет блокировать Англию из Западной Франции силами авиации, тогда как флот с его подводными лодками увеличит масштабы блокады». Судя по переводу, используемому на послевоенном Нюрнбергском процессе, Гитлер не упоминал в этом документе Соединенные Штаты. Имеются свидетельства, что на тот момент он задумывался о войне с США, но только после покорения Европы и Советского Союза[280].

Британцы наблюдали, как Гитлер распространяет свою власть за границы Германии, и тон в отношении всеми осмеиваемого Черчилля начал меняться. «Достопочтенный джентльмен продолжает приходить в эту палату и изрекать предупреждения в адрес правительства, – сказал Реджинальд Флетчер в ходе дебатов в июне 1939 г. – Правительство неизменно отклоняет его предупреждения, но снова и снова он видит, как властям приходится их принимать, платя за это намного более высокую цену, чем если бы они прислушались к нему с первого раза»[281]. Чемберлен по-прежнему упорно не желал, чтобы Черчиллю предоставили лидирующие позиции. Премьер-министр проинформировал своего политического союзника Джеффри Доусона, редактора The Times, что «не намерен уступать давлению и возвращать Уинстона»[282].

Давление в пользу Черчилля росло. В августе 1939 г., в канун войны в Европе, Элеанора Рэбоун, независимый член парламента и защитница прав женщин, представлявшая английские университеты за вычетом Оксфордского, Кембриджского и Лондонского (в те времена они обладали привилегией выставлять в парламент собственных представителей), выступая в палате общин, заявила, что Черчилль «все время предсказывал, что это случится, но его советом пренебрегали»[283].

Оруэлл отправил рукопись «Дороги на Уиган-Пирс» своему издателю 15 декабря 1936 г. и через неделю уехал в Испанию. Он задержался в Париже ради разговора с писателем Генри Миллером, которым восхищался. Оруэлл прибывал в Барселону накануне Рождества, и Миллер подарил ему вельветовый пиджак.

Так начинались семь месяцев, ставшие самыми важными в политической жизни Оруэлла. Увиденное на гражданской войне в Испании предопределило содержание всего, что он впоследствии напишет. Между барселонскими улицами 1937 г. и пыточными камерами «1984» – прямая связь.

Однако в конце 1936 г. дела обстояли совершенно иначе. Барселона, столица Каталонии на северо-востоке Испании, была главным центром сопротивления правым, объявившим войну Испанской республике. Оруэлл отправился туда, формально для того чтобы писать о гражданской войне, но почти сразу присоединился к противникам правых. Можно сказать, он впал в эйфорию, окунувшись в подлинно революционную атмосферу, где каждый человек видел в другом товарища. Впервые в жизни он наблюдал организацию рабочего класса. «Главное, там была вера в революцию и будущее, ощущение внезапного перехода в эпоху равенства и свободы»[284], – писал он.

Другие приезжие испытывали то же пьянящее чувство. Китти Боулер, молодая американка-антифашистка, писала матери: «Здесь складывается новый мир»[285]. Ее соотечественнице Лоис Орр понравилось, что анархисты выбрали в качестве талисмана морячка Попая[286] и, собирая деньги для своей партии, продавали значки и шарфы с изображением этого мультяшного персонажа, размахивающего красно-черным флагом, но отметила, что Микки-Мауса признали внепартийным. (В эссе о Диккенсе, написанном несколько лет спустя, Оруэлл, между делом, отметил, что и Попай, и Микки являются «вариациями Джека – покорителя великанов»[287]). Прибыв в Барселону, австрийский марксист Франц Боркенау словно бы «высадился на континент, отличающийся от всего виденного прежде»[288]. Здесь всем руководили рабочие, полиции почти не было видно, в каждом видели товарища. Боркенау не мог знать, что в следующем году будет замучен полицией коммунистической Испании за недостаточную веру в коммунизм. Лоис Орр тоже вскоре окажется в тюрьме под надзором коммунистов[289].