Однако высказать это публично значило бы стать современным еретиком. Оруэлл был потрясен, поняв, что левые газеты неточно освещают ситуацию и не стремятся к точности, наоборот, сознательно верят лжи. «Одно из самых мрачных следствий этой войны – она научила меня, что левая пресса ровно такая же лживая и бесчестная, как правая»[317], – писал он. Поэтому целью его работы на протяжении всей жизни стало стремление установить точные факты, как бы это ни было трудно или непопулярно[318].

10 мая 1937 г. Оруэлл вернулся из Барселоны на фронт, где ПОУМ еще воевала, хотя в Барселоне ее деятельность уже подавляло правительство. 11 мая ПОУМ была названа в газете Daily Worker «пятой колонной Франко»[319]. На стенах барселонских домов появились плакаты «Маска сорвана»: лицо с отметиной «ПОУМ», из-под которого выглядывает лицо фашиста[320]. Это была классическая пропаганда в духе «большой лжи».

Бойцам ПОУМ на фронте не сказали, что в Барселоне фракция запрещена, а городские газеты умалчивали о чистках.

Оруэлл предполагал пробыть на фронте до конца лета, но на рассвете 20 мая, проходя по траншеям, чтобы проверить посты, он был ранен. Оруэлл знал, что подвергает себя опасности: его окоп был обращен на запад, и солнце восходило за его спиной, а голова, при его высоком росте, четко вырисовалась на фоне неба мишенью для вражеских снайперов. Момент ранения Оруэлл описал впоследствии так: «Я почувствовал себя в центре взрыва и увидел слепящую вспышку, почувствовал резкий толчок – не боль, а только сильный удар, напоминающий удар тока, когда вы вдруг коснетесь оголенных проводов; и одновременно меня охватила противная слабость, – казалось, что я растворился в пустоте. Мешки с песком, уложенные на бруствер, вдруг поплыли прочь и оказались где-то далеко-далеко»[321]. Пуля свалила его на землю. «Все это заняло меньше секунды… Все тело одеревенело, в глазах был туман, я знал, что ранение тяжелое, но боли, в обычном смысле слова, не чувствовал».

Часовой-американец, с которым он разговаривал, склонился над ним: «Эй! Да ты ранен!» Этот американец, Гарри Милтон, вспоминал: «Я думал, он не выживет. Он сильно закусил губу, и я подумал, что ранение, должно быть, серьезное. Но он дышал, глаза двигались»[322].

Оруэлл оставил одно из лучших описаний чувств человека, тяжело раненного пулей и считающего, что умирает. Он знал, что в него попали, но не знал, куда. Оказалось, это было ранение в горло: «Я понял, что моя песенка спета. Я никогда не слышал, чтобы человек или животное выжили, получив пулю в шею. Тонкой струйкой текла кровь из уголка рта»[323]. Оруэлл решил, что пробита артерия, значит, жить остается считаные минуты: «Прежде всего – вполне добропорядочно – я подумал о своей жене. Потом мне стало очень обидно покидать этот мир, который, несмотря на все его недостатки, вполне меня устраивал».

Однако минуты шли, а он не умирал. Оруэлл не мог знать, что ему невероятно повезло: пуля прошла сквозь крохотный, около сантиметра, промежуток между сонной артерией и гортанью и ушибла голосовые связки. Попади она чуть левее или правее, он, скорее всего, умер бы в тот же день. Но пуля вошла под углом и вышла из шеи, не повредив позвоночник, хотя, очевидно, зацепила нерв, поскольку вызвала временный паралич одной руки.

Раненого пронесли на носилках примерно 1,5 км до полевого госпиталя, где сделали укол морфина, а затем отправили в более крупный госпиталь в соседней деревне Сиетамо к востоку от Уэски, административного центра провинции. Его навестили боевые товарищи, порадовались, что он жив, и освободили от часов, пистолета, фонарика и ножа, поскольку знали, что в госпитале все это все равно украдут, а им на фронте снаряжение пригодится. Несколько недель Оруэлл хрипел, словно стершиеся тормозные колодки старого «форда», его голос не был слышен в паре шагов от него, как вспоминал батальонный командир писателя Джордж Копп[324].

Проблемы только начинались. После выписки Оруэлла демобилизовали из рядов испанской армии по ранению. А 15 июня арестовали Андреу Нина, главу ПОУМ, он исчез, вероятно, был убит НКВД[325]. 16 июня партию ПОУМ объявили вне закона.

Оруэлл вернулся в Барселону 20 июня[326], когда разгром Советами ПОУМ был в полном разгаре. По прибытии в город разыгралась сцена, достойная ранних фильмов Хичкока. Вечером Оруэлл пошел в отель «Континенталь» повидаться с женой. Эйлин, встретив его в холле, непринужденно улыбнулась и шепнула ему на ухо: «Уходи!.. Уходи отсюда сейчас же!»[327] Он двинулся к выходу. На длинной, состоящей из нескольких пролетов лестнице, ведущей из гостиничного холла на Рамбла, к нему подбежал друг и повторил предупреждение, велев убираться поскорее, пока служащие отеля не вызвали полицию. Третье предупреждение поступило от сочувствующего сотрудника отеля: «ПОУМ разгромлена. Все здания захвачены. Практически все в тюрьме. Говорят, людей уже расстреливают»[328]. Оруэлл сразу понял, что «сталинисты на коне, и, естественно, каждый “троцкист” в опасности»[329].

Оруэлл решил скрываться. Ночь он провел в руинах церкви, потом несколько дней бродил по улицам, пока они с женой не смогли получить документы и уехать из страны. Порой они встречали старых товарищей, но игнорировали друг друга, и «это было чудовищно»[330]. В неприятии Оруэллом того, как полицейское государство может вторгаться в дружбу, чувствуется будущий роман «1984».

Среди ночи в номер его жены Эйлин явились шесть сотрудников тайной полиции. В поисках уличающих документов они провели тщательный обыск, опустошая ящики и чемоданы, шаря под ванной и батареей, даже осматривая одежду на просвет. Не искали только в кровати, поскольку Эйлин не встала с постели. Оруэлл оставил эмоциональное описание этой сцены: «Следует помнить, что полиция была почти целиком под контролем коммунистов, и эти люди, скорее всего, сами были членами Коммунистической партии. Но они также были испанцами, и для них выгонять молодую женщину из кровати было немного слишком. Эту часть работы они молчаливо опустили»[331]. К счастью для Оруэлла, поскольку Эйлин спрятала в кровати его паспорт[332].