Дорога невероятная. Машина прыгает как мячик. Красота степей. Расцвели вишни. Потом долго дорога «в никуда». Желто-зеленые холмы, гладкие, потом вдруг — снежные.

Нам весело.

Я говорю, что мы — словно из сказки «Волшебник Изумрудного города». Распределили роли: Нино — Элли, которая хочет вернуться домой. Бено — Лев, которому нужна храбрость. Я — Железный Дровосек, который хочет живое сердце.

Только мы все это уже получили!

Так тепло, весело было в машине и все очень ласково, нежно, мирно, душевно.

Как находили дорогу? Чудом. То пастухи подскажут, то машина появится как из-под земли, и мы следуем за ней. А на развилке, где совсем растерялись, вдруг возникли птички и повели за собой.

Заморосил дождик. Наконец — чудо! Монастырь в скалах. Тишина. Двери келий с крестами. Появился провожатый. Храм в скале, гробница Св. Давида. Встреча, чудо-чудо-чудо. Нино еле успевает за нами. Обернешься — она, как гномик в зеленой шапочке, неизвестно откуда взявшейся на ее медных волосах. Пишем записки. Не хочется уходить. Провожатый монах принес нам две бутылки святой воды, ее собирают высоко в скалах, в источнике Св. Давида — собирают по каплям «Слезы Св. Давида».

Магазин, иконки! Ни копейки не взял лишних.

Дорога домой. Мы ошеломлены и счастливы. Попадаем на глинистую дорогу, она вся раскисла, и мы катаемся по ней из стороны в сторону. Проезжаем разрушенный город. Сразу несколько огромных заводов подряд — и ни одной души — жутко!

Мы все успели! А как же иначе — с благословения Патриарха. Концерт даже не заметила, даже не успела устать. Хороший прием — тишина в зале. Букет от Нино. Не просто удивительно красивый — а сценичный (еще и в тон костюму). Это тонкость театрального человека, спектакль, доигранный до конца.

Камерный ужин. Хочется быть вместе. Объяснения в любви. Нам мало, чай у камина, не хочется расставаться. И все же — гостиница. Нино остается со мной — иначе некогда поговорить.

Вдвоем, в шелку. Цацуля в розовой бабушкиной рубашке, я — в пижаме. Пытаемся открыть вино. Садимся у компьютера. Смотрю последнюю работу Нино — «Марлен» — это очень талантливо. Еще смотрим клип, снятый Андрисом. Они идут в ногу.

Под одеялом. Теперь говорим.

Привычная процедура оформления багажа. Еще и еще раз обнимаю свою любимую подругу.

Даже птички помогали нам.

Каждая новая встреча с хореографом или режиссером похожа на роман, который может состояться или не состояться.

С хореографом Юриюсом Сморигинасом наша работа никак не складывалась. Мы встречались сначала в Москве, а потом я прилетела для репетиций в Литву. Он ставил для меня «Болеро» на музыку Равеля. Для того чтобы актерский механизм заработал, надо либо «заболеть» темой, либо обмануть свое «я» — как часто я вспоминала эти точные слова режиссера Владимира Иванова.

Я мучилась, расстраивалась, но никак не могла понять и почувствовать этого нового, незнакомого мне хореографа. И каждый вечер, возвращаясь после репетиции, мне хотелось лечь на диван, уткнувшись в угол, закрыть голову руками и забыться от мучительных мыслей, что ничего не получается и не получится. К тому же мне показалось легкомысленным отношение Юриюса к материалу.

«Болеро» — очень трудная задача, тем более если это соло. Шестнадцать минут сложнейшей музыки. Надо удержать зрителя в напряжении и донести мысль! А то, что предлагал хореограф, мне казалось набором танцевальных комбинаций. Он приходил на репетиции всегда вовремя, всегда в ровном, хорошем настроении и без всяких размышлений приступал к делу. Его движения складывались во фразы, фразы соединялись между собой музыкально точно, легко, но я не могла понять смысл предлагаемого и ощутить себя в этом материале.

Наконец наступил кризис.

Он остановил музыку и сказал:

— Нам надо объясниться.

— Да, — повторила я, — нам действительно надо объясниться. Только я сейчас буду плакать.

Я забралась на рояль, опустила голову и, обливаясь слезами, высказывала растерянному хореографу все, что накопилось в душе и мыслях.

Я даже не знаю, отчего я больше плакала — от обиды на него и на то, что он не понимает меня, или от досады на себя, потому что мне совсем не хотелось его обижать и тем более вредить делу. Я хотела, чтобы он понял (но была не в состоянии объяснить это словами), что мне страшно, просто очень страшно. Что я не доверяю себе еще больше, чем ему. Что я не нравлюсь себе в его хореографии намного больше, чем не нравится сама его хореография.

А, может быть, еще обиднее становится оттого, что постановка все-таки нравится и даже очень, а я в ней — нет! Ну совсем я себе не нравлюсь, и так мне от этого грустно и вообще.

Не знаю, что спасло меня и что помешало ему сказать мне: «Ну, и сиди тут на рояле и плачь. А я ухожу и больше не вернусь». Но он помедлил, а потом сказал: «Знаете, Илзе, наверное, вам сейчас лучше побыть одной. Я вернусь через час». И ушел.

Я повсхлипывала еще немного и слезла с рояля. Походила по пустому залу — надо же было что-то делать. Стала пробовать в тишине то один фрагмент «Болеро», то другой и расстраивалась, и сердилась еще больше. И уже вслух говорила: «Нет, ну это же ужасно! А вот это? Нет! Ужас, просто ужас! Я ужасна, а он спокоен!»

Через час дверь репетиционного зала распахнулась, на пороге стоял Юриюс. Он посмотрел на меня и произнес: «Я напился».

«Вот это да!» — подумала я, и почему-то очень обрадовалась. Я ведь совсем не хотела его расстраивать или обижать.

Напился! Это же просто чудно! Это же значит, он совсем не равнодушен ни к моим мукам, ни ко мне.

Напился! Какой же он замечательный. Это значит, у нас может что-то получиться.

Напился! Ур-р-а!

Через день мы придумали финал — отличный, сильный, и стало понятно, что номер должен получиться, конечно, если его хорошо отрепетировать, но мне надо было возвращаться в Москву.

Я уже много лет репетирую одна, без педагога, как это обычно принято.

Я репетировала «Болеро» с удовольствием. Пыталась войти внутрь каждого движения, присвоить его. Услышать в своем теле переходы от одного движения к другому. Позволить ему существовать интуитивно. И тогда, если это получается, ты, словно наблюдаешь за собой со стороны и часто удивляешься неожиданности ходов, которые оно выбирает само. Переходы от одного движения к другому и есть танец, это маленькое, но очень важное пространство, которое позволяет сделать движение осмысленным.

Премьера «Болеро» намечалась на июль, к юбилейному концерту моего отца в Рижском театре оперы и балета.

Юриюс очень волновался и настаивал на моем приезде в Ригу за два дня до спектакля. Он же не знал, сколько времени я провела в репетиционном зале наедине со своим отражением, и что наш номер оформился, стал жить своей жизнью.