Поля с двух сторон от дома заполнял лишь коровяк, а позади тянулась полоса бесполезной пустоши, сплошь поросшей сосновым и еловым молодняком, чуть разбавленным цветущей дикой вишней. Заросли сливались с лесами, опоясывавшими берега озера Миставис в двух милях отсюда. А ухабистая, покрытая булыжником тропа пролегала через просеку к лесу — тропа, белая от назойливых чудесных маргариток.

Ревущий Абель встретил Валенси у двери.

— Вы все-таки пришли, — сказал он с недоверием. — Я и подумать не мог, что Стирлинги, всем скопом, вас отпустят.

Валенси широко улыбнулась, показав свои ровные зубы.

— Они не могли остановить меня.

— Не думал, что вы такая храбрая, — с восхищением сказал Ревущий Абель. — И взгляните-ка на эти славные лодыжки, — добавил он, отступая, чтобы пропустить ее в дом.

Если бы кузина Стиклз услышала эти слова, она бы утвердилась в мысли, что судьба Валенси, на земле и на небесах, окончательно решена. Но стариковская галантность Абеля совсем не беспокоила Валенси. Более того, это был первый комплимент, полученный ею в жизни, и он ей понравился. Признаться, она подозревала, что имеет неплохие лодыжки, но никто прежде не говорил ей об этом. В семействе Стирлингов лодыжки находились за пределами допустимого для упоминания.

Ревущий Абель провел ее в кухню, где на диване лежала Сисси, учащенно дыша, с пунцовыми пятнами на впалых щеках. Валенси уже несколько лет не видела Сесилию Гей. Прежде она была прелестной, изящной, словно цветок, девушкой с мягкими золотистыми волосами, точёными, словно из воска, чертами лица и прекрасными голубыми глазами. Валенси была потрясена, увидев, насколько изменилась Сисси. Неужели это несчастное маленькое существо, похожее на увядший сломанный цветок, та же самая Сисси? Она выплакала всю свою красоту — ее глаза казались слишком, чрезмерно большими на усталом лице. В последний раз, когда Валенси видела Сесилию Гей, эти, ныне потухшие, жалобные, глаза сияли радостью и были похожи на прозрачные тенистые озера. Контраст был так ужасен, что Валенси с трудом сдержала слезы. Она опустилась на колени возле Сисси и обняла ее.

— Сисси, дорогая, я пришла ухаживать за тобой. Я останусь с тобой, пока… пока ты хочешь.

— О! — Сисси обняла Валенси за шею тонкими руками. — Правда? Здесь так одиноко… я сама могу заботиться о себе, но здесь так одиноко. Так хорошо, если бы кто-то был… рядом. Ты всегда была… так мила со мной… тогда, давно.

Валенси прижала Сисси к себе. Внезапно она почувствовала себя счастливой. Здесь есть кто-то, кому она нужна, кто-то, кому она может помочь. Она больше не была лишней. Старое прошлое ушло прочь, пришло новое настоящее.

— Многое предопределено, но бывают, черт возьми, и чистые случайности, — сказал Ревущий Абель, довольно покуривая в углу свою трубку.

Валенси прожила в доме Ревущего Абеля всего лишь неделю, но ей стало казаться, что между прошлым и настоящим стоят годы. Люди и события отдалялись, словно уходящий сон, день за днем их образы становились все туманней, пока не исчезли совсем. Она была счастлива. Никто больше не терзал ее загадками и не заставлял пить фиолетовые пилюли. Никто не называл ее Досс и не волновался, что она схватит простуду. Здесь не было ни лоскутов, чтобы шить одеяла, ни омерзительных фикусов, чтобы их поливать, ни материнских вспышек гнева, чтобы терпеть их. Она могла побыть одна, когда ей хотелось; ложиться спать, когда желала; чихнуть, если хотелось. Чудесными северными вечерами, когда Сисси засыпала, а Ревущего Абеля не было дома, она могла часами сидеть на покосившихся ступеньках веранды, глядя на дальние холмы, окутанные сиреневой дымкой цветения, слушая приветливое бесшабашное пение ветра и сладкие мелодии обитателей просеки, вдыхая аромат прогретых солнцем трав, пока темнота не накрывала мир прохладной доброй волной.

Иногда днем, когда у Сисси хватало сил, девушки гуляли по просеке, любуясь лесными цветами. Они никогда не срывали их. Валенси прочитала Сисси проповедь из Джона Фостера: «Жаль собирать лесные цветы. Лишенные зелени и блеска, они теряют половину своего очарования. Насладитесь, отыскав цветы в их укромных убежищах, порадуйтесь, созерцая их, и уходите, бросая прощальный взгляд, взяв с собой лишь чудное воспоминание об их прелести и аромате».

После долгой жизни в воображаемом мире Валенси окунулась в самую гущу бытия. Она была занята — очень занята. Дом нужно было привести в порядок. Недаром Стирлинги вырастили её привычной к аккуратности и чистоте. Если она находила удовольствие в уборке грязных комнат, здесь она получила его сполна. Ревущий Абель считал глупостью, что она выполняет намного больше работы, чем от нее требовалось, но не вмешивался. Он был весьма доволен сделкой. Валенси хорошо готовила. Абель отметил, что она вошла во вкус. Он нашел у Валенси лишь один недостаток — то, что она не поет во время работы.

— Люди должны петь, когда трудятся, — настаивал он. — Так веселей.

— Не всегда, — возражала Валенси. — Представьте поющего за работой мясника. Или гробовщика.

Абель хохотал во все горло.

— Вы любому утрете нос. У вас на все есть ответ. Думаю, Стирлинги рады, что избавились от вас. Кому понравится попасть к вам на язык?

Обычно Абеля не бывало дома днем — если он не работал, то охотился или рыбачил с Барни Снейтом. Возвращался вечером, всегда очень поздно и часто очень пьяным. В первый же вечер, услышав, как он с ревом идет по двору, Сисси успокоила Валенси, что ей не нужно бояться.

— Отец не сделает ничего плохого — просто пошумит.

Валенси, лежа на диване в комнате Сисси, — она выбрала ее для сна, чтобы быть рядом, иначе Сисси никогда бы не позвала ее — совсем не боялась и сказала об этом. К моменту, когда Абель распряг лошадей, ревущая стадия прошла, и он отправился в свою комнату в конце коридора, плача и молясь. Спокойно засыпая, Валенси слышала его отдаленные стоны. Но по большей части Абель бывал добродушен, хоть и вспыльчив время от времени. Однажды Валенси дерзко спросила его:

— В чем смысл так взрываться?

— Это такое чертово… облегчение.

Оба расхохотались.

— Вы славная маленькая штучка, — восхищенно сказал Абель. — Простите мой плохой французский. Я не это имел в виду.[15] Привык подшутить. По правде, мне нравится женщина, что не боится разговаривать со мной. Сис всегда была слишком бессловесной, слишком. Потому и плывет по течению. Вы мне нравитесь.

— И все же, — решительно сказала Валенси, — нет смысла проклинать все подряд, как вы это делаете. И я не собираюсь терпеть ваши грязные следы на только что выскобленном полу. Вы обязаны пользоваться скребком, независимо от того, послали вы его на вечные муки или нет.

Сисси очень любила чистоту. Она поддерживала порядок в доме до тех пор, пока могла. Она была трогательно счастлива, что рядом с нею Валенси. Долгие тоскливые одинокие дни и ночи в обществе лишь тех жутких старух, что приходили работать по дому — Сисси ненавидела и боялась их. Она льнула к Валенси, как ребенок. Не было сомнений, что Сисси умирает. Хотя, внешне, ничто не вызывало тревоги. Даже кашель ее не был слишком сильным. Почти каждое утро она могла встать и одеться, а иногда даже что-то делать в саду или на просеке, в течение часа или двух. Через несколько недель Сисси, казалось, настолько окрепла, что Валенси начала надеяться на ее возможное выздоровление. Но Сисси лишь качала головой.