Он не знал. Ничего не знал о том, какое безумие овладевало ею. Как душа ее обретала долгожданное счастье, как сердце рвалось навстречу его сердцу, какие мысли терзают разум, но чувствовал, как ее тело страстно откликалось на его прикосновения.

Неминуемый рассвет налетел, будто хищная птица, вцепился когтями в звездное морозное небо и разлил кровь по всему горизонту. Серж чувствовал, что должен уйти. Что скоро проснутся слуги. Что жизнь ворвется в их тишину, разобьет ее на части и не оставит следа от того урагана, что пронесся в его душе за эти ночные часы. Катрин вновь сделается чужой. А он вновь почувствует себя испитым до самого дна. Сквозь рассветные сумерки он глядел на нее и не мог наглядеться. Завтра она будет чужой женой. Может он ее остановить? Наверное. Одним словом. Остановит ли? Убрал с ее лица золотистую прядь волос, проведя кончиками пальцев по шелковистой коже. Остановит ли?

Она чувствовала его рядом с собой. Чувствовала его пальцы на своем лице. И боялась посмотреть на него. Зачем была рождена она знатной дамой? Почему ей приходится воровать минуты блаженства у судьбы? В рассветный час, когда в комнате начинает светлеть, она знала, что ресницы ее дрожат, и он, несомненно, видит, что она не спит. И все же он должен уйти. Катрин открыла глаза.

Он все понял без слов. Коротко поцеловал уголок ее рта. Встал с постели. Оделся, стараясь не смотреть на нее. В полном молчании проследовал к двери. И остановился. Тугой узел внутри него будто бы ударился о ребра, и он почувствовал нестерпимую боль. Такую боль, что не стало сил дышать… Сколько можно?..

Резко обернулся к Катрин и, чувствуя, как его охватывает тихая ярость, освобождая пространство от болезненного комка, спросил:

- Ты и теперь не скажешь мне?

Она мучительно долго молча смотрела на него, желая запомнить навсегда. И, наконец, выдохнула еле слышно:

- Прости…

- Почему тогда… Это все?

Герцогиня де Жуайез надменно вздернула подбородок и, медленно растягивая слова, произнесла:

- По какому праву вы находите возможным требовать от меня объяснений?

- Cana! – рыкнул Скриб и вылетел за дверь, чувствуя, что если бы еще на минуту задержался в ее покоях, то вытряс бы из нее признание в любви силой. Он мчался по коридору, на ходу пристегивая плащ и совершенно позабыв о том, что его дульцимер так и остался у нее. Он не был больше трубадуром. Маркиз де Конфьян поднял голову, но женщина, не признавшая своей любви к нему, безродному, не была ему нужна.

Катрин оглушил звук хлопнувшей двери. Некоторое время она сидела, не шевелясь, глядя в одну точку. Прямо перед собой. Туда, где мгновение назад стоял Серж, спрашивая ее о том, что дать ему она не смела. Потом отрешенно осмотрела комнату, заметила на сундуке его дульцимер, и силы оставили ее. Она упала на постель и, уткнувшись лицом в подушку, которая еще хранила запах ее возлюбленного трубадура, горько, безудержно расплакалась. И не заметила, как задремала. А когда проснулась в уже остывшей постели, вдруг ясно поняла, что не сможет стать женой короля. Она никогда не сможет стать ничьей женой. Катрин печально улыбнулась. Слез больше не было. И даже монастырь был теперь не страшен.

2015 год, Бретиньи-Сюр-Орж

Когда он проснулся, за окном был уже день. Пасмурный, снежный, вводящий в заблуждение мнимой тоской.

В совершенной утренней тишине особенно отчетливо послышался шорох, и перед ним показалась Мари, прятавшая в карман ключи. В простом вязаном пальто, джинсах и кроссовках, она стояла перед Мишелем и улыбалась. Волосы, стянутые в хвост на затылке, были чуть притрушены снегом, который, тая, оставлял влажные следы. В свободной руке она держала пакет, источавший запах свежей выпечки.

- Доброе утро! – звонко объявила Мари, вчерашнего уныния будто и не бывало. – Вы любите овсянку?

Мишель резко сел в постели, откровенно рассматривая девушку. Сегодня она была другой. То ли успокоившейся, то ли определившейся в каком-то решении. Под его взглядом Мари смутилась и опустила глаза. Это он отчетливо понял. И это заставило его улыбнуться.

- Овсянку? – переспросил Мишель. – Не думаю.

- Это ваша принципиальная позиция или можно рискнуть? – приподняв бровь, поинтересовалась она.

- Если из ваших рук – я, пожалуй, рискну.

- Отлично! – объявила Мари и через двадцать минут внимательно следила за выражением его лица, пока он осторожно жевал кашу. А Мишель мужественно отправлял в рот ложку за ложкой, думая, что это, определенно, не его любимое блюдо.

- Вы сегодня тоже рано встали? – спросил он, наконец, покончив с овсянкой. – Или у вас так принято?

- У меня принято в выходной спать до обеда. Отсыпаться перед рабочей неделей, - с улыбкой ответила Мари и, глядя на мучения короля, вынула из пакета несколько круассанов, выложила их на блюдо и подала на стол вместе с кофе. Кофе тоже был куплен с утра и сварен в причудливой старинной бронзовой джезве с занятным узором, оставшейся у Легранов со старых времен, когда семья была большая. Обернулась к Мишелю и подмигнула:

- Но сегодня мы идем писать озеро, пока снег не подтаял.

- Значит, вы все же отведете меня на прогулку, - улыбнулся Мишель. Ему очень понравилось простое и обычное «мы» в ее устах.

- Не на прогулку! – засмеялась Мари, отпивая из своей чашки. – Это будет каторга! Будете подавать мне кисти и держать палитру. Поверьте, это хуже, чем раскладывать книги по коробкам.

На самом деле она вовсе не заставила его выполнять все эти, несомненно, очень сложные задания. Добравшись до лесопарка, окружавшего озеро Каруж, на авто, Мари вручила Мишелю мольберт, и единственное, что от него требовалось, это донести его до излюбленного места художницы под густой ивой, у которой открывался очаровательный вид на озеро. После этого Мари отключила мозги и занялась этюдом, впрочем, не планируя превращать его в настоящую большую картину. На земле лежал снег, а озеро уже стянуло тонкой коркой льда. Мари с наслаждением втягивала носом морозный воздух и смотрела, как вокруг проносятся снежинки.

Мишель стоял, привалившись к стволу старой ивы, на которой ветер трепал редкие листья. Срывал их, бросал на землю, и яркие желтые пятна нарушали совершенную белизну снежного покрова. Мари молчала, увлеченная своим занятием. За ней было приятно наблюдать. Кажется, она ничего не замечала вокруг себя, полностью отдавшись любимому занятию.

- Что вы собираетесь делать дальше? – неожиданно спросил король.

- Не имею ни малейшего представления, - отозвалась Мари. – Для того чтобы принимать какие бы то ни было решения, нужно быть взрослой, а мне так не хочется.

- Неужели вам хочется, чтобы за вас принимал решения кто-то другой?

- За меня всю жизнь принимали решения, - ответила она с улыбкой. – С самого рождения. А сейчас некому, - она внимательно всматривалась в ледяную поверхность озера, а потом обернулась к Мишелю. – Как по-вашему, могу я иметь надежду выжить в одиночку?