Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А через три с половиной месяца Виталий Калоев получил от адвокатов письмо. В обмен на отказ от всех претензий к «Скайгайду» и другим возможным виновникам катастрофы (так компания получала возможность судиться с американскими компаниями, чтобы отбить часть потраченных на компенсации средств) родственникам погибших предлагали:
– каждому супругу за смерть супруга 60 000 швейцарских франков;
– каждому родителю за потерю ребенка 50 000 швейцарских франков;
– каждому ребенку за потерю одного родителя 40 000 швейцарских франков;
– бабушки, дедушки, братья и сестры жертвы – 10 000 швейцарских франков;
– сводные братья и сестры – 5000 швейцарских франков.
Швейцарцы умудрились перевести семейные отношения в товарно-денежные, оценить размер горя в зависимости от степени родства. По их расчетам выходило, что жену Калоев должен оплакивать больше, чем детей. А утраты, которые понесли бабушки, дедушки, братья, сестры, и на горе-то, судя по суммам, не тянули. Так себе – расстройство.
Швейцарцы умудрились перевести семейные отношения в товарно-денежные, оценить размер горя в зависимости от степени родства. По их расчетам выходило, что жену Калоев должен оплакивать больше, чем детей.
Больше этих непонятных «тарифов на жизнь» Виталия возмутила сама постановка вопроса: деньги в обмен на отказ от всех претензий. «Я должен взять их подачку и просто забыть о том, что у меня были дети?» – кричал в бешенстве Виталий адвокатам. Они советовали ему принять деньги: предложение более чем щедрое, поскольку по швейцарским законам сумма может быть и снижена в соответствии с уровнем жизни в России. Такой вот узаконенный финансовый шовинизм.
Виталий попытался договориться о встрече с Россье, чтобы прояснить для себя, действительно ли все обстоит так, как говорят адвокаты, но ему отказали. «Юристы компании не рекомендуют более господину Россье встречаться с родственниками жертв катастрофы», – отрезала переводчица и положила трубку.
2005–2007 годы
Тюрьма Пешвис,
Цюрих, Швейцария
«Здравствуйте, Виталик!
Наконец-то я решилась Вам написать. Когда произошла трагедия с самолетом, в котором была Ваша семья, в моей жизни было все хорошо. Я работала педагогом и воспитывала свою единственную дочь. Единственную и самую ценную драгоценность, которую мне подарил Бог. Мне тогда очень хотелось хоть как-то, хоть одним теплым словом поддержать Вас и утешить.
Когда я увидела на экране Вашу жену и детей, весь вечер проплакала. Я думала тогда: как больно терять самое дорогое, что у тебя есть. Как страшно остаться совсем одному. Я не понимала, почему меня так тронула судьба Вашей семьи. Про себя я думала, что если бы была малейшая возможность, я бы навестила вас в Швейцарии, чтобы выразить Вам свое восхищение Вашим мужеством и стойкостью.
Разве я думала, что спустя лишь несколько месяцев мне самой понадобятся все эти качества, чтобы вынести то, что приготовила нам судьба.
Я не знаю, правда ли, но мне говорили, что Вы сами нашли свою дочь. Меня Бог лишил даже такой возможности. Мою девочку зовут Света. Она пошла в первую школу в тот сентябрьский день 2004 года. И больше я ее не видела. Целый месяц я искала ее по всем подвалам и больницам. Я надеялась, что ее увезли в заложники второй раз вместе с другими детьми, которых не находят. В конце сентября прислали второй список, в котором оказалась фамилия моей девочки. Ее определили только по ДНК. Иначе узнать даже я, родная мать, ее бы не смогла. После такого испытания выжить нам, родителям, казалось, было невозможно. Но уже почти полтора года прошло, а я все живу и живу.
Обида, боль, тоска и чувство гнева порой так сильно меня охватывают, что самой становится страшно от тех мыслей, что приходят в голову. В такие минуты я стараюсь думать о тех, кто страдал и плакал вместе со мной, о тех, кому хуже и труднее меня, о тех, кто нуждается в моей помощи.
Я не смогла уберечь и спасти своего ребенка, я не могу, да и не знаю, кому мстить за нее. Я осталась, как и Вы, в одиночестве и страхе перед будущим. Вы смогли и выполнили свой долг перед семьей.
Мой удел, как женщины и матери такого ребенка, как Света, посвятить свою оставшуюся жизнь добру и любви к людям и детям. И может быть, Бог смилостивится над нами и мы встретимся со своими родными навсегда.
То, что мы с Вами, Виталик, пережили, нельзя пожелать никому. Вы далеко от родной земли, один среди чужих. Знайте, в моих глазах и глазах многих Ваших земляков Вы – воплощение настоящего мужчины и отца. Дай Вам Бог сил все выдержать и скорее вернуться домой, в Осетию.
Виталий перечитывал это письмо снова и снова. Он оплакивал потерю этой женщины так же, как свою. Теракт в Беслане для него, как и для большинства других жителей Осетии, стал личной трагедией. До нее ему казалось, что на свете больше не может случиться ничего, что причинит ему боль. Он вдруг снова почувствовал себя живым. Человеком, а не функцией, заданной тюремными правилами.
Теракт в Беслане для него, как и для большинства других жителей Осетии, стал личной трагедией.
Каждый будний день он ходил на работу. За время, проведенное в тюрьме, Виталий сменил их несколько. Сначала трудился в цехе по сборке электрики: розетки, выключатели, переноски, какие-то детали для компьютеров и другой сложной техники, назначение которых не всегда понимал даже производственный мастер. Он приносил схему, и Виталий сам потихоньку разбирался, как собрать. Поднаторев на сложном, розетки и выключатели он собирал, что называется, уже не глядя, по нескольку десятков в день при норме в 20 штук. Мастер ценил способности Виталия и платил ему больше, чем остальным. По 30-35 франков в день вместо обычных 12-18.
Позже Виталия перевели на садово-огородные участки. В колонии выращивали на продажу овощи, фрукты, арбузы, бобовые и цветы. Калоеву нравилось проводить весь день на свежем воздухе, но проработать так он смог всего четыре месяца, пока вольнонаемные рабочие не решили сгрузить на заключенных уборку общих помещений. Виталий отказался наотрез и получил десять дней карцера за нарушение режима, а когда вышел, написал жалобу в прокуратуру и российское посольство.
Тюремное начальство в итоге признало, что заключенного не должны принуждать к дополнительному труду, но место работы пришлось сменить. Калоева определили в индустриальный цех, где собирали сушки для белья. Зарплату заключенным начисляли ежемесячно. Большую часть переводили на личный счет, на руки выдавали по 250 франков за минусом расходов на туалетные принадлежности и телефонные звонки. Остальное можно было потратить в тюремном продуктовом магазине. Его ассортимент почти не отличался от обычных супермаркетов на свободе.
