наплакавшись до рези в глазах, я разозлилась. Эти деньги – наши. Мы заработали их потом и кровью, и ведрами слез. Два месяца я ненавидела себя, а потом решила, что эти убийцы не заставят меня чувствовать себя преступницей. А значит, я буду тратить их деньги. Когда мама предложила поесть суши, я по глупости подумала, что она наконец тоже пришла к этой мысли.

Мы въехали в свой гараж, совершенно пустой, не считая нескольких неподписанных коробок у задней стены, к которым ни одна из нас не хотела прикасаться. У папы наверняка нашлась бы пара прикольных футболок, которые я могла бы подрезать или завязать, но я не стала искать. Я пока не готова была копаться в его вещах, вдыхать его запах и рыдать, пока не распухнут глаза, и все ради пары дурацких футболок.

Я выскочила из машины и взглянула на маму, потянувшись за рюкзаком. Она по-прежнему держала руки на руле. На ногтях у нее был бледно-розовый лак, а бриллиантовое кольцо съехало набок. Обручальное кольцо она больше не носила, только это, с бриллиантом, потому что он красивый, а красивых вещей у нее было так мало. Ее потухший взгляд меня встревожил, хотя и не знала, по какой причине.

– Теперь это наша жизнь, мам, – мягко произнесла я. И чуть не добавила: «Папе хотелось бы, чтобы мы жили в свое удовольствие», но не стала. Мама все равно в это не поверила бы. И, честно говоря, я тоже. И поэтому я сказала: – Мы должны научиться ей наслаждаться.

– Я и наслаждаюсь, – заверила она. – Просто хочу есть.

Она улыбнулась, и я поняла, что это ложь. И голод, и улыбка. Теперь между нами было столько лжи, что обращать на это внимание больше не имело смысла. Врала она, врала и я.

– Десять минут, – пообещала я и захлопнула дверь.

Я с волнением предвкушала ужин в ресторане. Накрывать стол на двоих после стольких лет втроем было грустно и странно. Но, может быть, теперь мы придумаем новые традиции? Например, будем вместе делать маникюр, ходить в кино, на концерты или даже путешествовать. В свое время мне нравилось печь с мамой хлеб и вместе ходить по секонд-хендам, с ней всегда было весело, она ставила в машине чудну´ю музыку и подпевала, опустив окна. Но сейчас мы можем себе позволить столько всего нового. Может, когда мы снова научимся веселиться, то прекратим друг другу врать.

Открывая кран в душе, я улыбалась – раз мама зовет меня есть суши, значит, все налаживается. Как же я тогда ошибалась.

Либби

Три месяца назад

– Классные часы, – сказала продавщица в готическом прикиде, когда я поставила набитый одеждой мешок для мусора на прилавок.

Комиссионный магазин модной одежды «Студио‑сити» находился на другом конце города, но выглядел так, будто располагался на другой планете.

– Спасибо, – коротко ответила я, посмотрев в ее густо подведенные глаза и ясно давая понять – в отличие от вещей в мешке часы не продаются. Мне нужно было держаться хоть за какие-то остатки прежней жизни, иначе я могла полностью ее потерять.

Она открыла мешок и вытащила первый предмет – темно-синие расклешенные джинсы, вполне годные, только уже вышедшие из моды. Я старалась выглядеть равнодушной, пока продавщица их рассматривала, но когда она отложила их в сторону, сказав «да», у меня все же отлегло от души. Сегодня вечером я удивлю девочек суши на ужин! Сырую рыбу они не едят, но обожают роллы – с авокадо, овощные, сливочную «Калифорнию», а мы давно уже их не ели.

Я пыталась не думать о том, чего еще у нас не было целую вечность и чего не будет в ближайшие месяцы. Приближался мой сороковой день рождения. Я боялась заговорить об этом с Энди. Полгода назад я еще осмеливалась мечтать о сногсшибательном празднике, но сейчас даже о скромной вечеринке не могло быть и речи. Мы едва могли позволить себе пикник на заднем дворе. И я продавала дизайнерские джинсы, когда-то стоившие двести долларов, за двадцать баксов в комиссионке.

– Это «Эрмес» спросила готка, и я кивнула.

Шарф мне подарила мама, но он никогда мне не нравился, и я с облегчением воспользовалась предлогом от него избавиться.

Наши отношения с матерью стали напряженными, особенно с тех пор, как я сказала, что у нас нет денег навестить их летом, и если она хочет повидаться с внучками, ей придется оплатить нам билеты. «У тебя же есть диплом, – удивилась она, когда я пожаловалась на нищету, – выйди из дома и найди работу!»

Но в моем возрасте это не так-то просто, тем более когда один ребенок в подготовительном классе, а другой во втором. Мне не хотелось спихивать на няню то, что мне и самой нравится: по дороге домой из школы выслушивать, как у девочек прошел день, отводить их в парк, на уроки плавания или живописи. А без няни за тридцать долларов в час (с машиной и без единого штрафа) выйти на работу я не смогу. Что я скажу потенциальному работодателю? «Я хочу у вас работать, но мне придется уходить в половине третьего, а по вторникам – в час. Еще по пятницам утром я привожу в порядок класс, поэтому приезжать смогу только к десяти. А еще я не хочу пропускать школьные спектакли и концерты, и не смогу выйти, если дети заболеют, так что можете на меня рассчитывать, но не всегда, ведь дети часто болеют». Еще как часто.

Пусть Энди помогает с девочками, сказала бы моя мать. И он помогал, когда мог. Но у него плавающее расписание и ему нужно работать над сценарием, а это непросто, даже когда не приходится гоняться за детьми.

Уэнсдей Аддамс выудила из мешка платье-пальто и бросила его в стопку «нет», даже не взглянув.

– Это Бетси Джонсон, – попрекнула я.

Пальто стоило триста долларов, а надевала я его только один раз.

– Не сезон, – отрезала она.

И с Бетси было покончено.

Я подумывала сказать мужу, что хочу снова работать, но даже если Энди согласится сидеть с детьми, найти работу мне все равно будет сложно. Я никого здесь не знаю. В практике психолога главное – рекомендации. В Нью-Йорке у меня было много полезных знакомств. Я открыла свою фирму со специализацией на семейном консультировании, три года вела бесплатные семинары и только-только начала обзаводиться платными клиентами. Здесь, вероятно, нашлась бы подходящая должность преподавателя, но меня на нее ни за что не возьмут. Кому-нибудь из знакомых я смогу объяснить,