кольцо слилось золотым дождем в длинную серую дорогу, в леса, в неуютные деревянные дома и дешевые гостиницы – вечером, когда на улицах уже никого, они вышли с Ольгой на набережную. Под ногами стояла река, в ней плескались отражения тусклых фонарей, мятые, как жеваная бумага. Ольга дрожала на осеннем ветру, а Марьяна, поддавшись порыву, ее обняла. Ольга что-то такое сказала о том, что пора возвращаться, но не отстранилась. И здесь бы нужно было признаться в чем-то важном, но все важное в тот момент оказалось невероятно тяжелым, как шпала. Так что Марьяна просто разжала руки и отошла, пропуская Ольгу вперед, на дорогу, ведущую к дому.

Тут то же самое, думала Марьяна, ожидая, когда подействует красная овальная таблетка, такое же самое: даже обретя друг друга на две минуты возле реки, мы бы не смогли войти вместе в избу. Мое путешествие с самого начала было обречено. Но я не поверила.

Демьян сделал очередную попытку – повернулся к ней, осторожно обнял, приблизился, чтобы поцеловать. Не то чтобы хотел этого, так было нужно, чтобы восстановить баланс. Марьяна увернулась, наградила улыбкой – чуточку смущенной, такую он раньше любил. «Не могу сегодня, – коротко повинилась она. – И к тому же поздно, надо уже детей будить». Выскользнула из-под одеяла и тут же набросила халат. Демьян поморщился от отвращения. Снова быть нелюбимым ребенком – какая гадость. Даже вспоминать не хочется. Но вспомнил – а как иначе?

Мать его, Ярослава Семеновна, женщина была неприветливая и где-то грубая, откуда только имя взяла такое – сложное, навороченное, иностранное как будто. Отец пил. Родители оба ничего от Демьяна не ждали, в футбол отправляли, но он не отправился, в борьбу – тоже не задалось. «Что ты за парень такой? Бабу свою защитить не сможешь, если полезет кто», – сокрушался отец, вернувшись на бутылке с суток. Мать не встревала. Работала медсестрой, тоже сутками, встревать было некогда. Демьян чего-то сам хотел и сам добивался – никто не спрашивал, лишь бы денег не просил, их и так нет.

Когда они с Марьяной впервые шли знакомиться с его родителями, он сразу сказал: «Я – не мои родители, запомни это».

Марьяну это тогда поразило, но решила не спрашивать.

Однажды он сам рассказал.

Маленьким мальчиком мечтал о собаке. Как любой, наверное, мальчик – сразу после динозавров и мусоровоза в хит-параде шла собака – большая, конечно, которую можно дрессировать. Он представлял, как они будут утром спускаться с ней в сумрачный туман, ходить за заборчиком по собачьей площадке (вверх, вниз и снова вверх, в кармане будут биться боками сушки, чтобы хвалить), а зимой – это особенно важно – бегать в парк – в одной руке санки, в другой поводок.

В собаке ему отказали. Мать говорила: Дема, ты что, дурак? Какая собака? Кто с ней будет гулять? Ты? Не рассказывай. И где держать ее? Ты сам вон на кухне спишь.

Он плакал – почти как девчонка, в каждом письме Деду Морозу писал: «Подари мне собаку. Собаку, пожалуйста. Мне нужен друг». Но Дед Мороз ему снова и снова давал не то: конструктор. Набор для выжигания. Альбом для марок. Один раз старый совсем крякнулся и прислал игрушечное ружье.

Отец выбор деда одобрил с дивана: хорошая штука. Полезная. Пригодится.

И вдруг появилась Аза.

Демьян тащился из школы – пальто нараспашку, шарф путается где-то в ногах, за плечами полный рюкзак учебников – а она ждала в переходе метро. Вроде бы у всех под ногами, но все ее обходили кругом. Собака спала: тяжелая морда на исхудавших лапах. Спокойная словно сфинкс.

Демьян нашарил по карманам какое-то копье, оставшееся от обеда, купил в запотевшей стекляшке сосиску в тесте, протянул ей. Она царственно подняла голову, благодарно взяла. Аккуратно, совсем его не задев.

Он сел на корточки, смотрел, как она жует, наклоняя голову, то в одну сторону, то в другую, а толпа омывала их, будто камни, упавшие посреди теченья.

Потом он позвал: за мной.

Аза (он сразу назвал ее так) покорно встала и пошла за ним. Домой пришлось добираться пешком, он не знал, как ехать с собакой в метро, заняло больше часа.

Мать была на смене, отец в депо, Демьян нашел тарелку с трещиной и синим цветком посередке, вылил туда из кастрюли щи. Аза выпила с совиным уханьем, шаркая языком по дну, начисто осушила. Затем Демьян повел ее в ванную, слегка потянув за холку. Вымыл ей лапы с мылом, вытер своим полотенцем. Что дальше делать – не знал. Хотелось скорее купить ошейник, он даже задумал какой: красный, с железными дырочками.

Мать разозлилась сильно, кричала, что ладно бы еще пуделя какого притащил, но не овчарку же?

Вот на черта тебе овчарка, спрашивала она, ты ж не охотник. А отец хохотал – почему ж не охотник, вот же пылится ружье.

Это не охотничья порода, сказал Демьян.

Без разницы, махнула рукой мать, все одно – огромная.

Мамочка, можно она останется, мамочка, ну пожалуйста, ныл Демьян, а она сказала ему: нет у нас места, Дема, держать такую собаку. И как ее прокормить? Он хотел сказать, что будет отдавать ей свою порцию, если нужно – щей вот, котлет и картошки, а мать разрешила, но временно: пусть поживет, пока не найдется хозяин. И надо развесить объявления, может быть, это чья-то, нельзя же так просто тащить в дом не пойми кого.

Те два месяца, что Аза жила с ним, были счастливейшими из всех – он просыпался с утра до будильника, наскоро одевался, кричал в темноту прихожей: «Аза, гулять!» Хватал поводок и бежал, перескакивая через ступеньки. Там – в утренней морозной дымке по команде Демьяна Аза живо пробиралась сквозь полосу бесполезных препятствий на занесенной влажными листьями собачьей площадке.

То же самое после школы. Он несся домой со всех ног.

Мать раздражалась все время – то грязные лужи в прихожей, то шерсти комки на полу, то супа почти не осталось, а она на неделю варила, между прочим, тут вам не рабочая столовка, у нее есть другие дела.

Аза на этой холодной войне вела себя мудро: пряталась под креслом-кроватью Демьяна, торчал только черный нос.

Однажды Демьян вбежал, швырнул в угол рюкзак, сорвал с вешалки ремешок, который служил поводком, крикнул: Аза, Аза! Но никто не выскочил к нему со знакомым уханьем. Он обыскал всю квартиру, все потайные углы – даже самые