Вскоре после того, как в 1856 г. была издана книга Морриса, один из самых проницательных орнитологов XIX в. Уильям Макгилливрей (1852) сказал о кайре следующее: «Очень маленькой неровности достаточно, чтобы придать яйцу устойчивость, и далее качению препятствует его грушевидная форма, которая, однако, не обладает всем тем влиянием, которое обычно предполагается»{82}. Весьма показательно, что Макгилливрей ничего не рассказывает нам ни о том, что именно «обычно предполагается», ни о своих противоположных взглядах… но я подозреваю, что он пересказывает слова Хьюитсона о «вращении на месте», столь легко списанные Моррисом.

Представление, согласно которому остроконечная форма яиц кайры едва ли предотвращает их скатывание с карнизов, укрепилось благодаря комментарию орнитолога Викторианской эпохи Генри Дрессера: «Мысль о том, что птицы скорее умышленно уничтожат собственные яйца, чем бросят их, отдав в руки охотника на птиц, все еще распространена на Шетландских островах»{83}.

На протяжении всего XIX и значительной части XX в. колонии кайр безжалостно разграблялись ради их яиц. Огромные колонии в арктической Северной Америке и России, вероятно, веками подвергались набегам местных жителей, но когда эти места стали доступны исследователям с юга, заготовка яиц и взрослых птиц достигла новых, и зачастую губительных масштабов. С середины XIX в. десятки тысяч яиц ежегодно собирали в колониях в Мурманске и на Новой Земле в Русской Арктике всеми, кому случалось проплывать мимо. К началу XX в. промысел не контролировался; сотни тысяч яиц изымали главным образом для изготовления мыла, а десятки тысяч взрослых птиц убивали для употребления в пищу людьми.

После революции 1917 г. и образования Советского Союза большевики запретили коммерческую эксплуатацию арктических колоний морских птиц всем, оставив это право только государственным учреждениям. Но вдобавок к этому в СССР начали изучать колонии морских птиц Советского Союза{84}. В результате этого необычайно дальновидного хода целая плеяда биологов, работавших в условиях, которые наверняка были весьма суровыми, накопила огромное количество информации, касающейся биологии арктических морских птиц. Их цель состояла в установлении «экологических характеристик каждого вида», чтобы «охранять и эксплуатировать запасы» птиц. Иными словами, задача состояла в том, чтобы в конечном итоге увеличить объемы промысла яиц и взрослых морских птиц{85}.

Среди этих биологов одним из самых талантливых был Лев Белопольский, который в двадцать с небольшим лет был отобран для участия в грандиозной арктической экспедиции, которая должна была следовать на пароходе «Челюскин» из Мурманска на северо-западе Советского Союза во Владивосток на Тихом океане{86}. Судно отправилось в путь в августе 1933 г., но к сентябрю попало в ледовый плен в Беринговом проливе, где в итоге затонуло 13 февраля 1934 г. Белопольский и почти все члены команды из более чем ста человек, кроме одного, сумели высадиться на лед, где организовали временный лагерь. Они построили взлетную полосу и восстанавливали ее не менее тринадцати раз, прежде чем наконец были спасены в апреле советской военной авиацией. По возвращении в цивилизацию начальник экспедиции, пилоты-спасатели и некоторые члены команды, в том числе Белопольский, были встречены как герои. Они были представлены к самым высоким наградам Советского Союза, что сопровождалось предоставлением множества привилегий, которые в случае с Белопольским включали назначение его главой заповедника «Семь островов» (места гнездования морских птиц) в Баренцевом море. Учреждение этого арктического заповедника живой природы совпало с началом рыбного промысла в открытом море, и важной целью работы Белопольского было накопление информации о биологии морских птиц для повышения успешности торгового рыболовства{87}.

Поначалу все складывалось хорошо. Затем, во время Второй мировой войны, Белопольскому предложили найти практическое применение своим знаниям о морских птицах. Ему доверили командование собственным судном, и его главной задачей стала заготовка яиц морских птиц и самих птиц в помощь снабжению продовольствием рядовых граждан Мурманска, которые столкнулись с отчаянной нехваткой пищевых продуктов. Небольшую долю добычи переправляли на нужды Красной армии. Успех Белопольского позволил ему продолжить изучение биологии арктических морских птиц и после войны.

Для увеличения количества яиц кайр, которые могли быть заготовлены для питания людей, желательно было сократить до минимума долю тех из них, что падали со скальных карнизов. Важнейшей задачей для Белопольского стало снижение числа падений с гнездовых карнизов огромного количества яиц, «потраченных впустую». Эти потери были непосредственным результатом таких методов исследования, которые по нынешним меркам являются очень грубыми: это хождение исследователей по скальным карнизам, что, естественно, приводит к ситуации, напоминающей воздействие песцов на колонию кайр на Лабрадоре.

Белопольский хорошо знал по собственным наблюдениям, а также по сведениям другого русского исследователя морских птиц Ю. Кафтановского, что идея о яйцах кайры, крутящихся наподобие волчка, была глупостью. Кафтановский писал в 1941 г.: «Не следует думать, что яйца кайр являются своего рода “волчками”, т. е. при всяких толчках и на сильном ветру только крутятся на одном месте (как об этом иногда говорится в популярной литературе)… тем не менее грушеобразная форма затрудняет скатывание, особенно при наличии неровностей на уступе, и несомненно, яйца другой формы падали бы несравненно чаще»[23]{88}. Белопольский отмечал, что хотя и согласен с Кафтановским, но не удовлетворен его объяснением, и вопрошал: «Какова же собственно устойчивость яиц грушевидной формы, при каких обстоятельствах они становятся действительно устойчивыми или, наоборот, теряют устойчивость и скатываются вниз?»{89}

Похоже, что отправной точкой для исследований Белопольского послужило случайное наблюдение: многие из яиц кайр, которые скатились с карнизов и разбились о камни внизу, содержали крохотные эмбрионы. Это позволило ему предположить, что недавно отложенные яйца были в большей степени подвержены опасности скатывания с карнизов, чем уже хорошо насиженные. Чтобы проверить это, Белопольский и его коллеги провели эксперимент, в ходе которого слегка подталкивали яйца, высиженные в течение всего лишь нескольких дней, – все они скатывались с утеса. Позже они провели такой же эксперимент с яйцами, которые высиживались «более продолжительное время», и обнаружили, что «в последнем случае яйца, как правило, буквально катались по дуге небольшой окружности и оставались на карнизе»{90}.