Пока не забыл — я шучу. Если нужно, кариоки умеют быть серьезными и во многих сферах традиционно проявляют упорство и компетентность. Просто они этим не хвастаются. И очень хорошо знают границы своим способностям. Несмотря на все богатство нашего гуманистического наследия и многие поколения ученых, маловероятно, чтобы когда-нибудь в Рио появился настоящий местный философ. Представьте себе Хайдеггера, одетого в бермуды и жующего кебаб на углу; или кого-то, кто устроил бы здесь самосожжение в знак протеста — как будто существуют цели, достойные такой жертвы, особенно если погода такая хорошая и просто невозможно не пойти на пляж. Но в других областях, не столь заумных и фатальных, кариокам есть, что сказать, и они не преминули внести свою лепту. Даже если оставить в покое очевидные вещи — искусство играть на барабанчике куика, попивать кокосовое молоко и проводить время, пиная мандарин и не давая ему коснуться пола с тем, чтобы продемонстрировать свое футбольное мастерство, — есть и еще кое-что. Вот, например.

С 1808 года, когда принц-регент Дон Жоау основал ботанический сад, в Рио всегда было много хороших ботаников, натуралистов и геологов. В те времена Португальская империя имела филиалы по всему миру, и ботанический сад украшали экзотические саженцы, которые принц выписывал из Африки, Индии и Китая, — от ненасытных плотоядных растений, способных проглотить целый рой кузнечиков, до самых тонких и изысканных пряностей и чаев. Сад был настолько переполнен выходцами со всего света, что посетившая его в 1823 году англичанка Мария Грэхэм жаловалась, что не нашла ни одного бразильского растения. Но, как это часто здесь случается, вскоре коллекция приняла заметную бразильскую окраску, и вместе с каладиумом и жакарандой, «comigo-ninguém-pode» («никто меня не тронет» — ядовитый кустарник) и другими, в нее влились тысячи местных растений. Кариоки привыкли к этой коллекции и приспособили ее под свои нужды так быстро, что вы и «экобиологическая вариативность» не успели бы сказать. Привыкли к ней даже рабы, которые стали первыми чернокожими ботаниками и натуралистами в истории. Рио привлекал ученых со всего мира, таких выдающихся людей, как Уильям Свейнсон, Карл Фридрих Филипп фон Марциус, Иоганн Баптист фон Шпике, Огюст де Сен-Илэр и барон Лангсдорф, и их встречи с коренными бразильцами переросли в такие исследования в области фармакопеи, что, должно быть, не одна европейская лаборатория сделала на этом состояние. С тех пор наш ботанический сад превратился в живую лабораторию.

Можно провести здесь многие часы, так и не исчерпав его возможностей: 8000 видов растений, 200 видов птиц и огромное разнообразие бабочек, цикад, сверчков, жуков, пауков, жаб, ящериц и прочей ползучей живности, волосатой, слизистой или с панцирями. И все это каталогизировали и переписали — ни единая стрекоза не ускользнула от внимания исследовательских институтов. Это просто праздник, раздолье для природы и научных изысканий. Спросите об этом европейских ученых, что до сих пор бродят по его аллеям и до недавнего времени вполне могли столкнуться с увлеченным ботаником и орнитологом-любителем, специалистом по птичьему пению, композитором Томом Жобином (как жаль, что больше нельзя услышать, как беседовали, пересвистываясь, Жобин с дроздом). Самое потрясающее, что ботанический сад находится не в уединенном местечке где-нибудь вдали от города. Все его двадцать восемь гектаров разместились в самом сердце Рио, в десяти минутах ходьбы от Копакабане, и неустанно вырабатывают кислород для улиц и проспектов города. А его главный вход находится всего в нескольких метрах от лучших ресторанов города и бара «Жойа», жизненно необходимого, чтобы справиться с избытком кислорода.

Море — вот еще одно место, где многие кариоки чувствуют себя как дома. Это ныряльщики, что проводят большую часть жизни под водой, в полусотне метров ниже уровня моря, и почти уже стали частью местной океанической фауны. За последние несколько десятилетий эти люди видели, как море мутнело, темнело, как сокращались отмели и тысячи микроорганизмов отправились искать лучшей доли в более глубокие места. Если сегодня залив Гуанабара местами позорно загрязнен, а его пляжи и острова в большой опасности, то уж не потому, что никто не предупреждал о такой возможности. Ныряльщики не устают проклинать безумную экспансию города, хищническое рыболовство и отходы от больниц, домов и промышленных объектов, которые выливают прямо в океан. Местные пейзажи настолько прекрасны, что никто как будто и не слышит их предупреждений. Когда танкер сливает нефть в залив, нарушение настолько очевидно, что в кои-то веки общество просыпается и приходит в ярость. Но, по словам этих людей, самые серьезные преступления совершает само общество, а жертвой этих преступлений становится не только красота, но и само будущее города. Эти люди — профессионалы, а не какие-то дилетанты. Они знают все о подводных флоре и фауне, и если бы не их труды в неправительственных организациях, созданных для защиты природы, ситуация была бы и того хуже.

Сильная сторона Рио — гуманитарные науки, город всегда был богат первоклассными историками, социологами, антропологами и политологами. Начиная с 1950-х их исследования, проводимые в таких учреждениях, как Национальный музей, Федеральный университет Рио-де-Жанейро и IUPER (Исследовательский институт Рио-де-Жанейро, существующий при поддержке Университета Канди до Мендеша), имеют вес во всем мире. Не знаю уж, как социологи-кариоки ведут себя вне естественной среды обитания, но в Рио они резко отличаются от своих коллег из других мест: они не увязают по уши в научной жизни. Они общаются с прессой, их приглашают на теледебаты, и их неоспоримая эрудиция не мешает им заседать в жюри соревнований школ самбы или заниматься капоэйра. А когда кого- нибудь из них газеты ругают за «вульгаризацию» или зато, что они опустились до мелькания на телевидении, можете быть уверены, критик — не из Рио.

Есть и другие области, в которых кариоки трудятся усердно, пока никто не смотрит. Рио — крупнейший научно-технический центр Бразилии, с первоклассными исследовательскими комплексами в области здоровья, машиностроения, биологии, нефтехимии и астрономии. В стране, у которой, похоже, аллергия на инвестиции в исследования, кариоки как будто ничем иным и не занимаются. Это самый крупный производитель программного обеспечения в стране, а разработанный здесь план по борьбе со СПИДом считается образцовым во Всемирной организации здравоохранения. Кстати, уже довольно давно Рио занимает одно из первых мест в клинической медицине почти любого направления. У города впечатляющая репутация в сфере пластической хирургии — имя Иво Питанги известно во всем мире, и не только потому, что он втайне ретуширует знаменитые носы и складчатые подбородки сливок общества, но и потому, что со своей командой он работает в общественных больницах Рио, оперирует жертв несчастных случаев и исправляет врожденные повреждения. Его называют «Робин-Гудом пластической хирургии», потому что он собирает щедрую дань с богатых, чтобы бесплатно оперировать бедных. Должно быть, это правда — в фавелах найдется немало женщин с носами, как у Софи Лорен или Ракель Уэлш, — все это работа Иво Питанги.

И хотите верьте, хотите нет, но никто не летает так, как кариоки. Просто поднимите головы. В районах вроде Леблона, Гавеа или Сау-Конраду небо усыпано людьми на парапланах, дельтапланах и других летательных аппаратах. Все это тоже повелось издавна — именно здесь, на Кампу дос Афонсуш, в 1914 году в Бразилии началась гражданская и военная авиация. С самого начала Рио давал стране больше пилотов, чем любой другой штат Бразилии, и до сих пор поставляет их на европейские и ближневосточные авиалинии. Вот почему каждый раз, когда мне случается сесть в самолет, мне становится приятнее, если я вижу, что пилот — кариока, привыкший к небу, компании чаек и ракет. А может быть еще и потому, что мне ни разу не довелось лететь из Рио в Манаус с пилотом, который в 1965-м часто работал на этом маршруте, Паулу Сержиу Валле. В то время Паулу Сержиу только начинал свою карьеру и в свободное время писал стихи для песен в стиле босса-нова. Вот только свободное время он находил именно в полете. Пока воздушное судно летело по заданному курсу, Паулу Сержиу сочинял слова на мелодии, которые только что написал его брат, композитор Макрос Валле. Среди них были «Samba de verão» («Летняя самба»), «Os grilos» («Сверчки поют для Анны Марии»), «О amoré chama» («Лицо любимой»). Вот почему его поэзия так легка — она создавалась на высоте десяти тысяч метров над землей. И стихи, и самолеты неизменно достигали точки своего назначения безо всяких коллизий.