Именно эту практику, с разной степенью мимолетности, кариоки превратили в искусство. И как все лучшие виды искусства, оно бесплатно и доступно всем: чтобы насладиться видом пары бедер в действии (и продолжить путь, не пригласив женщину выпить или прогуляться в мотель), нет необходимости вступать в товарно-денежные отношения, на это не тратится ни цента. Вот настоящее искусство ради искусства. С другой стороны, один взгляд — и день прожит не зря: для него — потому что он увидел, для нее — потому что ее увидели, для города — потому что он стал фоном для восхищения, сделавшего двух людей чуть счастливее. Для городов с женским темпераментом этого достаточно. Мужественные города — строгие пуритане. Женственные — непринужденные либертены. Подобные различия могут быть связаны с климатом, религией, кухней и даже стереотипами (несомненно, ошибочными), которые ассоциируют мужчин с работой, а женщин — с развлечениями. Но у меня нет ни малейшего сомнения, что одни города созданы для мужчин, а другие — для женщин. Какая женщина сможет добиться успеха в Нью-Йорке, если не наденет деловой костюм, не напустит на лицо серьезное выражение и не докажет, что знает свое дело не хуже мужчины? (Хорошо еще, что это несложно.) В Рио такие требования почти не предъявляются, потому что мужчины-кариоки не утруждают себя необходимостью соответствовать образу сверхпрофессионального, настроенного только на работу дельца. Еще одно значительное различие заключается в том, что в мужественных городах есть эти снобистские, ультрамужские клубы, куда не ступала женская ножка вот уже полтора века. В женственных городах таких клубов нет — потому что ни один мужчина туда не сунется.

Вот почему, пытаясь уловить ассоциации, приходящие на ум при упоминании о Париже, Риме или Рио, почти неизбежно ухватишься за клише — соблазнительный женский образ. Марианна, женщина во фригийском колпаке с обнаженной грудью, — символ Парижа и Французской республики. Символ Рима — волчица с сосцами, полными молока. У Рио тоже есть символы. И недели не проходит без того, чтобы в какой-нибудь рекламе, на рисунке или фотографии не возвращались к внешнему сходству города с женщиной: очертания Сахарной Головы и Морру да Урка напоминают изгиб крутого бедра и тонкую талию, Морру Дойш Ирмауш становится грудью, а огни на пляже Копакабаны — жемчужным ожерельем. Можно еще обрисовать город словом «Amor», где «А» будет «Сахарная голова», и так далее.

Я же говорил, что это клише.

* * *

И подумать только, косвенно Рио обязан этим человеку совершенно лишенному чувства юмора, который никогда здесь не появлялся, — Наполеону. В 1808 году, пытаясь попасть по Англии, он нацелил свои пушки на Лиссабон, старого стратегического союзника Англии. Не имея возможности ответить тем же или хотя бы сопротивляться, португальский двор погрузился на корабли и быстренько сбежал в Рио, взяв с собой все, что можно было унести, включая трон и корону. Они плыли под эскортом британского флота, чем закрепили решение, о котором Англия давно мечтала: отныне бразильские порты были открыты и Британия могла торговать с колониями напрямую. И порты действительно открылись, а на таможне перед англичанами буквально раскатывали красные ковровые дорожки. Даже португальцы, которые, в конце концов, были здесь хозяевами, не имели столь благоприятных и выгодных условий торговли с Бразилией.

В мгновение ока британцы наводнили Рио: моряки, промышленники, купцы, специалисты по горному делу, фермеры, дипломаты, художники, ремесленники, писатели, миссионеры, искатели приключений. Что же давало жизнь мечтам всех этих людей и заставляло стремиться навстречу полуденному солнцу? Не только желание обогатиться или спасти души. Часть из них, должно быть, все еще верили в рассказы об обнаженных индейцах, другие хотели оказаться в сердце таинственных джунглей, а кто-то просто бежал от жены. Так или иначе, Рио стал самым оживленным портом этого полушария, английские корабли непрестанно выгружали на берег все новые и новые партии людей и товаров. В 1808 году в порт вошло 90 кораблей, а в 1810-м уже 422. Иногда приезжие совершали странные ошибки: один англичанин привез шерстяную одежду, зимние ботинки и печи… и умудрился продать все это! Большинство устраивались так хорошо, что уже не хотели возвращаться в Европу. Здесь обосновалось так много англичан, что через несколько лет они построили в Гамбоа собственное кладбище, чтобы не приходилось терпеть унижение — быть похороненными рядом с католиками, неграми и аборигенами.

Еще почти сотню лет преимущественно именно на их долю приходились городской транспорт, сбор мусора, канализация, уличное освещение и телеграф, а также текстиль, тяжелая индустрия и большая часть оптовой торговли и импорта. Сначала все их офисы и магазины находились в одном месте — руа ду Увидор, длинном, узком переулке, под прямым углом пересекавшем главную артерию города — руа Дирейта, позже — Примейру де Марсу. Но британцы недолго главенствовали в Рио. С 1810 года здесь стали обустраиваться многие антибонапартистски настроенные французы с благословения португальской короны. Среди них были богатые люди, которые заводили в холмах Тижука кофейные плантации и строили там прекрасные дома. А с 1815-го, после поражения Наполеона при Ватерлоо и возвращения Бурбонов в Версаль, настала очередь бонапартистов переезжать в Рио. Несмотря на то что в этом пестром обществе многие были политическими противниками, все они научились неплохо уживаться друг с другом, а если им когда и случалось отвешивать друг другу пощечины и хвататься за шпаги, в деле непременно была замешана женщина, а не политика.

Португалия и Франция снова были в хороших отношениях, как того и хотелось всегда Дону Жоау, и король заказал в Париже художественную миссию — пригласил людей поселиться здесь и прибавить блеска его новому двору. И тогда приехали художники, музыканты, искусные мастера-ремесленники и один архитектор; некоторые из них пользовались неплохой репутацией в Париже. За ними пришли и другие, уже по собственному почину. Неожиданно французов стало так много, что на ум невольно приходило сравнение с вторжением пиратов, которые некогда пытались захватить город, — вот только на сей раз они пришли без пушек, катапульт и мушкетов. Вместо этих орудий войны новые французские «захватчики» вооружались более тонким инструментом: портновским мелом и мерной лентой, гребнями, париками, нитками, булавками, ножницами, румянами и белилами, веерами, шелком, помпонами, турнюрами и крахмальными нижними юбками. Из всего этого можно уже вычислить основную разницу между двумя волнами иммиграции — британской, по большей части состоявшей из серьезных, зрелых мужчин (мне они все представляются похожими на актера С. Обри Смита), и французской, большинство в которой составляли… женщины.

Сначала появились жены художников и их femmes de chambre[3]. За ними пришли портнихи, модистки, парикмахерши, флористки, торговки парфюмерией и крепкими напитками. А чуть позже — актрисы, танцовщицы и кокотки. Очень может быть, что многие из них, даже те, кто здесь взял в руки ножницы и расческу и занялся совсем другим ремеслом, у себя во Франции занимались проституцией. Когда они решили отправиться в Новый Свет, Рио, наверное, казался им настоящим Эльдорадо: джунгли, девственные и нецивилизованные, где кругом рассыпаны горы сокровищ — только руку протяни. К ним самим руки протягивали уже предостаточно, тут сыграли свою роль и возраст, и ночи, проведенные в Париже и Марселе. Рио предоставлял им возможность начать жизнь сначала. Некоторые привозили с собой мужей или компаньонов.