К тому времени под моими шляпами и шарфами уже отросло некое подобие гривы, и мы с парикмахером Леонардом, его колористом Даниэлем и фотографом Барри Латеганом решили создать мне радикально новый образ. Выкрасили волосы хной, которая только пошла им на пользу, и сделали перманентную завивку – с крупными кудрями, а не тем «мелким бесом», которым наградила меня природа. Мы добивались мелодраматичного эффекта в духе фотографий Барри по мотивам прерафаэлитов и Ренессанса. Если не считать короткой стрижки с переходом к радикальной блондинке после моего второго развода, а потом еще одной смены имиджа под нажимом Анны Винтур в первые дни в американском Vogue (что отчасти было спровоцировано эффектным преображением Линды Евангелисты), в моем облике мало что изменилось за последние сорок лет.

В семидесятые и восьмидесятые мы пристально следили за работами Сен-Лорана, просто чтобы знать, в каком направлении развивается мода. Какая власть была в его платьях! Какая роскошь! Его модели казались такими высокими и отстраненными! Мне нравились сценарии его дефиле, которые начинались с мужеподобных и строгих образов, а потом набирали обороты и превращались в феерию ярких красочных платьев. Вы наверняка поймете, что я имею в виду, если когда-нибудь бывали в Марокко, где Сен-Лоран держал один из самых красивых домов моды, La Majorelle. Он находился в экзотическом благоухающем саду, увидев который однажды – не забудешь уже никогда. Le smoking, версия мужского смокинга для женщин, шикарный и сексуальный; роскошь и сладострастие коллекции «Русский балет»; коллекции на тему Брака, Кокто, Пикассо, русских крестьян, испанских тореадоров или оперы «Порги и Бесс» – во всем, что он делал, заключалась такая творческая мощь и талант, что было невозможно оставаться просто зрителем. Мне очень повезло, что я видела эти шоу – для меня они были как серия художественных выставок. Поначалу я даже пару раз падала в обморок и не уверена, что виной тому был пропущенный завтрак. Слишком сильными были испытанные эмоции. Как бы там ни было, Беа Миллер всегда возвращала меня к жизни сладкими овсяными батончиками, которые держала в сумке как раз для таких целей.

Не могу сказать, что мы с Ивом были близкими друзьями. Мы не ходили вместе ужинать, не бросались друг к другу в объятия при встрече. Но я дружила со многими из его окружения – например, его музой Лулу де ла Фалез, которая была дизайнером экстравагантных аксессуаров Дома моды YSL; ее мужем Таде, сыном живописца Бальтюса; и Кларой Сент, его пиар-агентом. Клара всегда звонила мне после шоу узнать впечатления от коллекции, потому что Ив – что было очень лестно – «интересовался моим мнением».

Когда в шестидесятые он покинул пост главного дизайнера Dior и начал устраивать показы в своем маленьком салоне на улице Спонтини, многие международные фэшн-обозреватели, которым не удавалось пробиться внутрь, толпились у входа, а после шоу обступали нас со всех сторон и наперебой выспрашивали: «Ну, что там было?» Но особенно в моей памяти отложилось ужасное явление великого кутюрье на дефиле в отеле Intercontinental в конце восьмидесятых. Он безнадежно распух и чувствовал себя не в своей тарелке. Пьер Берже, президент Saint Laurent, и телохранитель держали его под руки и буквально тащили по подиуму на поклон. В то утро газеты сообщили, что Ив Сен-Лоран уже на смертном одре. Возможно, этим выходом они хотели опровергнуть страшные слухи. Еще я помню жутковатое величие его прощального шоу в Центре Помпиду в 2002 году, за шесть лет до смерти. Холодный индустриальный пейзаж так резко контрастировал с роскошными театральными нарядами моделей, холеными лицами знаменитостей и всех, с кем великий мастер прошел по жизни. Сам он, постаревший, с грустью взирал на происходящее.

Это был период, когда я одевалась практически только у Сен-Лорана. Исключением стал злосчастный вечер, когда я пришла на званый обед в дом Клэр Рендлшем в Челси. Теперь эта некогда всесильная женщина ушла из мира глянцевых журналов и стала директрисой недавно открывшегося лондонского бутика Saint Laurent Rive Gauche – первого за пределами Парижа. Еще в журналистском прошлом она терроризировала современниц, а теперь добавила к своей скандальной репутации хамство по отношению к клиенткам бутика, которых запросто гнала вон, если считала, что они покупают не подходящие им вещи. Встретив на улице женщину, которая, по ее мнению, была недостойна носить одежду от Saint Laurent, она безо всякого стеснения отчитывала бедняжку. Тем удивительнее, что я не догадалась о своей печальной ошибке, даже нажимая кнопку звонка на двери Клэр.

– Что это за ужас на тебе? – прошипела она сквозь зубы, преграждая мне путь. Я была в красивом винтажном платье с антикварного рынка. – Тебе придется пойти и переодеться в Saint Laurent, – отрубила она, захлопывая дверь прямо у меня перед носом. Мне ничего не оставалось, кроме как вернуться домой.

И снова в моей жизни наступил парижский период. Теперь я проводила много времени в этом городе не только как редактор Vogue, но и как возлюбленная молодого вьетнамского фотографа Дюка, ради которого я оставила Майкла Чоу. Моя ассистентка Патриция великодушно помогла мне внести залог за квартиру в лондонском районе Сент-Джонс-Вуд и периодически одалживала денег на поездки во Францию.

Дюк работал ассистентом у фотографа Ги Бурдена – так мы и познакомились. Худой и долговязый, с красивыми длинными волосами до плеч, он выглядел безупречно стильно даже в потертых джинсах и такой же куртке. В нем было что-то потустороннее и трогательное. Одна из его фотокамер была в форме Микки-Мауса, и мне нравилось, как люди реагировали на нее, искренне улыбаясь в объектив.

Многочисленные вьетнамские кузены Дюка, в разное время тоже подрабатывавшие у Бурдена, сплели целую заговорщицкую сеть. Всякий раз, когда в этом возникала необходимость, родственники обменивались заграничными паспортами, поскольку для французских пограничников они все были на одно лицо. Иногда Дюк приезжал ко мне в Лондон по паспорту своего кузена Гиацинта, хотя они и не были похожи друг на друга.

Дюк снимал комнатушку на Левом берегу, на набережной Гранз Огюстен и прямо над рестораном Lapérouse, в темном и зловещем здании семнадцатого века, подземелья которого были пронизаны тайными ходами. Он спал на раскладном диване и слушал на старом граммофоне альбомы группы Doors. Мы ели во вьетнамских ресторанчиках вроде Long Hiep на углу улицы Монтань-Сент-Женевьев в Сен-Жермене, которые становились все более популярными из-за бума вьетнамской кухни в Париже. Мы обедали и в заведениях попроще, где готовили аутентичную вьетнамскую еду, – тогда про них еще мало кто знал. Дюк бедствовал (Бурден редко выплачивал зарплату вовремя, причем это касалось всех его сотрудников), но он был идеалистом и человеком исключительной преданности. К тому же, как и многие его коллеги, он считал за честь работать на такого мастера.