С другой стороны, китайские историки Сыма Цянь, Бань Гу [30, т. 1, глава «Хунну»] и другие писали о хуннах с полным уважением и отмечали у них наличие традиций, способность к восприятию чужой культуры, наличие людей с высоким интеллектом. Китайцы ставили хуннов выше, чем сяньбийцев, которых считали примитивными, одновременно признавая за ними большую боеспособность и любовь к независимости – и друг от друга, и от Китая, и от хуннов [30, т. 1, глава «Сяньби»].

Кто же прав, римляне или китайцы? Не может же быть, что и те и другие ошибаются? А может быть, правы те и другие, только вопрос надо поставить по-иному? Попробуем! Ведь у нас наука об этногенезе – возникновении, дроблении и исчезновении этносов внутри одной формации, в данном случае – первобытнообщинной.

Отметим, что хунны разделились еще до своей гибели – в 47–50 гг. н.э. Одни предпочли мир и подчинение Китаю, другие продолжали войну за «господство над народами». В такое время каждый хунн мог выбрать свой идеал – покой или победу. Одни выбрали мир, культуру, автономию, другие – войну, доблесть, независимость. Те и другие руководствовались складом своего характера, а разгром и отход на Волгу одних и спокойная жизнь на берегах Хуанхэ других усугубляли их несходство, в потенции имевшееся в еще монолитном этносе.

То же самое случилось с англичанами в XVII в., когда часть их уехала в Америку. Колонисты были недовольны порядками на своей родине. Некоторое время они оставались англичанами, а потом стали новым этносом – американцами. Банальный случай этнической дивергенции.

Естественно, отошедшие на запад хунны не унесли с собой культурных традиций, а сохранили только военные навыки. Больше того, при отступлении они теряли обозы, многих женщин и детей. Поэтому им пришлось добывать жен, что они и проделали. Таким образом, в Причерноморье возник новый, метисный этнос, который принято называть «гунны» и который унаследовал характер не столько своих хуннских отцов и дедов, сколько угорских и сарматских матерей и бабушек. И видимо, эти метисы действительно были свирепы и угнетали подчиненные племена, что и повело их государство к гибели: в 454 г., когда при реке Недао их разбили гепиды, и в 463 г., когда их восточную ветвь разгромили болгары – сарагуры. Остаток западных гуннов спасся в приволжских лесах и после вторичной метисации сложился в этнос чувашей, начисто забывших древние традиции азиатских предков [66, с.240–247; 65].

II тут возникает второй больной вопрос: а была ли у хуннов самостоятельная высокая культура или хотя бы заимствованная?

Первая фаза этногенеза, как правило, не создает оригинального искусства. Перед молодым этносом стоит так много неотложных задач, что силы его находят применение в войне, организации социального строя и развитии хозяйства, искусство же обычно заимствуется у соседей или у предков, носителей былой культуры распавшегося этноса.

II вот что тут важно. Предметы бытовые, оружие и продукты можно получать или заимствовать от кого угодно, потому что эти вещи нужны и никак не влияют на психику. А без предметов искусства вроде бы и можно обойтись, но ценны они лишь тогда, когда нравятся без предвзятости. Ведь без искренности невозможно ни творчество, ни восприятие, а искренняя симпатия к чужому (ибо своего еще нет) искусству лежит в глубинах народной души, в этнопсихологическом складе, определяющем комплиментарность, положительную или отрицательную.

Хунны в эпоху своего величия имели возможности выбора. На востоке лежал ханьский Китай, на западе – остатки разбитых скифов (саков) и победоносные сарматы. Кого же надо полюбить, повторяю – искренне и бескорыстно?

Раскопки царского погребения в Ноинуле, где лежал прах Учжулю-шаньюя, скончавшегося в 13 г. н.э., показали, что для тела хунны предпочитали китайские и бактрийские ткани, ханьские зеркала, просо и белый рис, а для души – предметы скифского звериного стиля, несмотря на то что скифы на западе были истреблены свирепыми сарматами [161], а на востоке побеждены и прогнаны на юг, в Иран и Индию[25].

Итак, погибший этнос скифов оставил искусство, которое пережило своих создателей и активно повлияло на своих губителей – юечжей и соседей – хуннов. Описывать шедевры звериного стиля здесь незачем, так как это уже сделано, причем на очень высоком уровне [228]. Нам важнее отметить то, на что раньше не было обращено должного внимания: на соотношение мертвого искусства с этнической историей Срединной Азии. Хотя искусство хуннов и юечжей (согдов) восходит к одним и тем же образцам, оно отнюдь не идентично. Это свидетельствует о продолжительном самостоятельном развитии. Живая струя единой «андроновской» культуры II тыс. до н.э. разделилась на несколько ручьев и не соединилась никогда [227]. Больше того, когда степь после засухи VIII – V вв. до н.э. снова стала обильной и многолюдной, хунны и согды вступили в борьбу за пастбища и за власть. В 165 г. до н.э. хунны победили в Азии, а после того, как они были разбиты сяньбийцами и вынуждены бежать в низовья Волги в 155 г. н.э., они там победили сарматское племя аланов, «истомив их бесконечной войной» [151]. Тем самым хунны, не подозревая о своей роли в истории, оказались мстителями за скифов, перебитых сарматами в III в. до н.э. [242].

Судьбы древних народов переплетаются в течение веков столь причудливо, что только предметы искусства – кристаллизация в камне и металле древних богатырей – дают возможность разобраться в закономерностях этнической истории, но эта последняя позволяет уловить смены традиций, смысл древних сюжетов и эстетические законы исчезнувших племен. Этнология и история культуры взаимно оплодотворяют друг друга.

Итак, хотя хунны не восприняли ни китайской, ни иранской, ни эллино-римской цивилизации, это не значит, что они были неспособны. Просто им больше нравились скифы. Выбор вкуса – это право каждого, будь то один человек или многочисленный этнос. И надо признать, что кочевая культура до III в. н.э. с точки зрения сравнительной этнографии ничуть не уступала культурам соседних этносов в степени сложности системы – единственного критерия, исключающего пристрастие и предвзятость.

И наконец, последний больной вопрос: каким способом следует сопоставлять культуры, а точнее, этногенезы, чтобы сравнение было плодотворным? В цитируемых работах был использован принцип синхронии, общепринятый, но малоэффективный. Это то же, что сопоставлять студента и школьника на том основании, что они живут в один и тот же день, и делать на основании такого сравнения выводы. Ясно, что результат будет бессмыслен.

Но если принять принцип диахронии – сравнить шестилетнего школьника со студентом или профессором, когда им было тоже по шесть лет, – то сопоставление будет иметь смысл, хотя для этого необходимо знание истории в объеме программы средней школы и категорическое запрещение отговорки: «Я этим не занимался».

Сравним Хунну, Францию и Рим в возрасте трехсот лет от их рождения как самостоятельных политических систем, зафиксированного в истории. Для Хунну это 209 г. до н.э., для Рима – 510 г. до н.э. (изгнание этруска Тарквиния Гордого и освобождение Рима), для Франции – Верденский договор 841 г. (образование королевства Франции, отделение от Священной Римской империи германской нации и других королевств: Арелатского, Наварры, Германии, Ломбардии). Все три этноса прошли фазу подъема и вступили в акматическую фазу: хунны – в 93 г., римляне – в 210 г. до н.э., французы – около 1142–1147 гг., и напомним, что хунны и сяньби составляли единую суперэтническую систему.