— Это выглядело так современно, так прогрессивно, но я ничуть не похудела, — с огорчением посетовала моя пациентка. — Напротив, когда я вернулась, мне пришлось заново заказывать себе гардероб, потому что ни одно платье не сходилось, кормили в тамошнем пансионе весьма обильно.

Я не смогла сдержать смех:

— Курортный врач остроумен, но не пошел до конца в своих изобретениях. Ему нужно было заставлять пациентов прилагать усилия к тому, чтобы механизмы двигались. Ведь, готова поручиться, среди служащих толстых не было!

— Это вы правильно заметили, — качала головой дама.

Но что было бы со мной, если бы не доктор Лебуле? Я никогда не была бы столь уверена в своих силах, в своей воле. Он был моим учителем, всегда готовым прийти на помощь, внимательным и вдумчивым. Как я могла дальше жить без него? И я уехала на Лазурный Берег, сдавшись на настойчивые призывы Шанель. Я не хотела ехать, потому что знала — она не поймет моего горя, моей утраты. Но я скучала по ней и хотела убраться куда-нибудь из зимнего Парижа… Куда-нибудь, где светит солнце.

Мы сидели на веранде: Шанель, Мися и я. Дело происходило на Лазурном Берегу, где мать построила для себя виллу, исполнив свою давнюю мечту. Я была рада за нее. Ей и в самом деле необходимо было это поместье — хотя бы для того, чтобы утвердиться в своей независимости. Несмотря на то, что ее предприятие процветало и она была очень не бедна, люди продолжали числить ее в содержанках. О, ну конечно, герцог Вестминстерский! Кто ж ему откажет? Мать страдала из-за этого отношения больше, чем хотела показать. Вилла «Ла Пауза», стоявшая среди олив и платанов, окутанная благоуханием гиацинтов и лаванды с привкусом морской соли, была построена по ее вкусу — может быть, впервые в ее жизни. Раньше она мирилась с тем, что уже было построено, и никогда не случалось ей беседовать с архитектором, подобострастно к ней прислушивавшимся. Вилла была построена за год. Она сияла на холме перед оливковой рощей в триста пятьдесят деревьев. Но что скажут тут сухие цифры — тройной фасад, четыре этажа, четыре гостиных, семь спален, столько же — ванных комнат, шесть гаражей? Эта бело-золотая вилла была воплощенной мечтой, и через много лет, когда я видела ее фотографии в глянцевых журналах, у меня перехватывало дыхание. «Ла Пауза» была словно невесомой, она как бы парила в воздухе, и в ясные вечера, казалось мне, можно увидеть полоску заката между землей и фундаментом. Замок фата-морганы. Дом принцессы Греза. Мираж.

— Вдовой может быть только та женщина, которая побывала замужем, — возразила мне мать.

О, мне было что ответить. Она долгое время носила траур по Бою и считала себя вдовой, но его законной супругой была другая женщина. Однако я предпочла не касаться столь щекотливой темы и переменила положение в шезлонге. Мы загорали — в то время женщины не боялись загара и не бегали от него, как черт от ладана. Морщинки на лице, полученные от солнца, ветра и смеха, только украшают лицо, так полагали тогда умные люди. Шанель же всегда к тому же загорала без купального костюма, в одних трусиках. Ее грудь прекрасно сохранилась для ее возраста, на подтянутом теле не было ни капли жира. Она смотрелась моей ровесницей. Впрочем, я-то не решалась снять купальный костюм, стесняясь слуг, которые могли появиться на веранде или увидеть нас из окон виллы. И Мисе, на мой вкус, стоило бы прикрыть свои обвисшие телеса. Она очень похудела и опустилась с тех пор, как ее обожаемый Серт все-таки женился на маленькой предательнице Русси. Надо отдать ей должное, это испытание Мися перенесла мужественно, и даже помогала бывшему мужу купить подарки для новобрачной: какое-то необыкновенное рубиновое ожерелье, кольца, серьги… Молодожены отбыли в свадебное путешествие, и Мися стала похожа на воздушный шарик, из которого выпустили летучий газ. Сморщившаяся, усохшая, с комически-страдальческим личиком, она была такой жалкой, что Шанель, не выдержав, привезла ее в «Ла Паузу». Невзирая на то, что закадычные подруги не так давно крепко поссорились — мать продолжала критиковать Мисю за ее бесхребетное пособничество двум влюбленным, а Мися не осталась в долгу и высказалась насчет герцога. Мол, все такие умные, как ты, давно уж герцогинями стали, а у тебя загвоздочка вышла!

Но как только «Ла Пауза» была достроена, Мися постаралась помириться с подругой. Шанель простила ее. Она была злоязычна и умела прощать злоязычие другим. Она хотела поселить подругу в одном из двух гостевых домиков, но та настояла на том, чтобы жить в комнатах рядом с Шанель.

— Теперь, после нашей маленькой размолвки, мне не хотелось бы расставаться с тобой ни на минутку, моя дорогая!

Голос Миси сочился медом. Я покривилась. Соседство въедливой польки досаждало мне. Она всегда умела польстить матери.

— Сколько же это стоит? — ахала она, осматривая обстановку.

Мне казалось, я проявляю такт, не спрашивая, во сколько матери обошлась «Ла Пауза». Я постоянно забывала о том, как она любит поговорить о деньгах. Непомерные траты радовали ее, доказывали ее самодостаточность. Мися помнила об этой слабости Шанель лучше, чем я.

— Участок стоил миллион восемьсот франков, постройка дома — шесть миллионов. Разумеется, я не считаю стоимость мебели и прочего. Последнее время я просто подписывала счета, не заглядывая в них — архитектор Штрейц и декоратор Янсен оказались кристально честными людьми. Впрочем, если к их рукам и прилипла тысяча-другая франков, так что с того? Когда обзаводишься недвижимостью, не стоит мелочиться, верно?

— Конечно, конечно, — поддакивала Мися.

И снова принималась плакаться на жестокость Серта и Русси, покинувших ее.

— На прощание она обняла меня и сказала: «Мадам, мы будем любить вас вместе!» О, какое благородное сердечко!

— После чего укатила с твоим мужем в свадебное путешествие, — кивала Шанель. — Видали мы сердечки и поблагороднее.

Все же она принимала горячее участие в несчастье Миси. Моя же утрата волновала ее мало. Опять повторялась та история, из-за которой я в свое время удрала от нее в монастырь. Мать с удивительным невниманием относилась к моей жизни… Или я просто не могла дать ей понять, что для меня было важно? Быть может, мне, как и Мисе, нужно было рыдать, заламывать руки, кидать в стену хрустальные бокалы? Но такое поведение было не в моей натуре.

— Вы были очень близки с этим доктором? — спросила только раз мать.

— Да, он был моим хорошим другом.

Шанель кивнула. На этом разговор был окончен. Ни выражения сочувствия. Ни слова утешения. Ничего. Как это уже и было однажды.

Между тем по ночам мне снились кошмары. Я снова и снова вбегала в кабинет доктора Лебуле. Мне показалось, что я слышала странный звук, и я хотела позвать Марка. Он мужчина, он знает, что делать, если в спящей клинике для душевнобольных раздается сухой щелчок выстрела… Но в кабинете доктора не было, и только слабый запах порохового дыма щекотал мои ноздри. Я услышала какое-то движение в маленькой ванной, прилегающей к кабинету, и распахнула дверь…

Он лежал там, на белой кафельной плитке, усеянной мелкими брызгами крови. Пистолет валялся поодаль. Его большие руки с выпуклыми, отполированными ногтями скребли пол, словно он хотел ползти. А его лицо… Оно было обезображено. Пуля, выпущенная в подбородок, прошла по косой, снесла ему челюсть, выбила правый глаз и застряла в черепе.