Адриан, послушай, почему ты больше не такой надоедливый, как раньше?

И всякий раз после этих фраз, по вечерам после уроков, Адриан пробивался сквозь снег, сквозь беспорядочно падавшие снежинки, сквозь вечерний воздух, который пах дымом и прежней жизнью и в то же время ничем. Два или три раза он даже прошел мимо Дома Трех Мертвецов и не остановился — лишь бросил быстрый взгляд на освещенные окна второго этажа, за которыми скрывалась тайна.

Как-то в одном из окон он увидел ее — Тамар: она нагнулась, потом выпрямилась, заметила его на улице и тотчас задернула шторы. В этот момент она выглядела явно испуганной, и Адриан испытал нечто похожее на наслаждение. С гордо поднятой головой он, временно не сломленный, удалился от Дома Трех Мертвецов, снова растворившись в снежной круговерти, спрятавшись в движении.

А иногда он думал о Снежной королеве, думал о Герде, которая, как и он, пробивалась сквозь снег, но ни от кого не убегала. Он хорошо помнил, что тогда читала им вслух миссис: «А мороз был такой сильный, что она могла видеть свое собственное дыхание», — нет, Герда ни от кого не убегала, вовсе нет, она не пряталась, могла подолгу стоять перед зеркалом и не бояться быть высмеянной собственным долговязым изображением. Просто она отправилась в путь, потому что хотела вернуть кого-то, кто покинул ее.

К счастью, Адриану не нужно было думать ни о чем подобном — все равно он не мог вернуть Стеллу, когда бежал по скрипучему снегу. Ему не нужно было напоминать ей о клятве или о самом себе.

Метр девяносто плюс четыре.

Иногда Адриан уходил достаточно далеко и тогда резко останавливался, потому что слышал за собой чьи-то шаги и чувствовал это.

Чувствовал всего лишь мгновение, но очень явно.

Как.

Как сильно ее.

Как сильно ее не хватало здесь.

Потом он всегда быстро шел дальше, сквозь ужасный и приятный холод, по лыжне и по нетронутому снегу, на котором все, абсолютно все было видно. Время от времени Адриан зажмуривал глаза, будто таким образом можно было забыть рождественские праздники последних лет, рисунки для Стеллы и ее подарки, которые всегда были огромными.

Этого больше не будет, ничего больше не будет — совершенно ясно. И может быть, Адриан прятался вовсе не от Стеллы, миссис или своей матери, а прежде всего от неумолимо приближающегося Рождества, которое было тем ближе, чем чаще транслировали по радиоприемнику на кухне песню «I`am Driving Ноте for Christmas»[4].

Раньше, когда жизнь была такой, какой она и должна быть, Адриан часто задавался вопросом: почему певец ехал домой на Рождество на машине? Ведь он с легкостью мог бы приобрести самолет на деньги, которые заработал на этой песне. Адриан размышлял, есть ли в мире хоть один человек, который считал эту музыку прекрасной? Однажды он даже попытался предположить, какое бы чувство возникло у того, кто очнулся после сорокалетней комы и впервые услышал эту песню, — не подумал бы он: «О, послушай-ка, совершенно новый музыкальный жанр»?

В этом году Адриана волновали совсем другие вещи. Он сидел на кухне и молча медленно ел, впервые за целый день; а радио пустословило на рождественские темы еще громче, чем в прошлые зимы, — возможно, оно старалось заполнить тягостное молчание сентиментальными рассказами и слащавой музыкой.

С каждым днем Рождество становилось все ближе и ближе и совсем не думало о том, чтобы обойти их городок стороной или спрятаться под всем этим снегом, который без конца падал с неба.

В Адриане крепла уверенность, что одного подарка он на этот раз не получит; с каждым днем он убеждался все больше, что и он сам ничего не приготовит для Стеллы. Ему ничего не оставалось делать, как терпеливо сносить слишком сладкие ароматы рождественской ярмарки, нырять в холод, как в зимний пруд, шагать по снегу замерзшими ногами, все дальше и дальше, и однажды утром проснуться и понять, что уже слишком поздно.

Понять: отсрочки не будет, пощады ждать не стоит.

Двадцать четвертое декабря, все ясно.

Оно наступило.

На это указывали две вещи. Во-первых, рождественские ясли с множеством действующих лиц — безвкусно и заурядно. Во-вторых, низкорослая елочка, которую всегда украшали за несколько дней до Рождества.

Однако для матери Адриана елка была абсолютно ничем в сравнении с деревянной публикой, окружавшей новорожденного Иисуса; вот почему она с полным самозабвением расставляла главные действующие лица в рождественских яслях только утром двадцать четвертого декабря: Мария и Иосиф, вол и осел, несколько волхвов и пастухов, овцы с собакой, аляповатый ангелочек и слоненок с отломанным хоботом и, наконец, сам виновник торжества.

Мать Адриана была единственным человеком в их семье, кто по собственной воле ходил в церковь и знал наизусть церковные хоралы «Хвала Иисусу Христу» и «Во веки веков, аминь». Очевидно, она простила этого Бога, который так и не сделал ее меньше ростом, и продолжала ревностно верить в Него. И напротив, отец Адриана держался подальше от всего, что хоть как-то было связано с «Хвалой Спасителю» и с Иосифом и Марией.

Ну, по крайней мере, старался держаться подальше.

Еще одним доказательством наступления мучительного Рождества было то, что двадцать четвертого декабря отец Адриана всегда что-нибудь менял в традиционной композиции семейных яслей, например переставлял фигурки. Так, однажды он поместил рядом с младенцем Иисусом двух волхвов, в то время как Мария и Иосиф были вынуждены терпеливо ждать своей очереди рядом с волхвом, последним прибывшим с Востока. В другой раз он даже подложил под зад одной из овечек изюм и как-то заменил ничего не подозревающего пастуха садовым гномиком, купленным по дешевке. Каждый год он превосходил самого себя и, вероятно, еще за несколько месяцев до Рождества основательно обдумывал свои действия. Обновленные ясельные сцены всегда были созданием изощренного ума человека с отличным чувством юмора.

Удивительно, но каждый раз мать Адриана делала вид, что не замечает очевидных изменений в вертепе, хотя до мельчайших подробностей знала, как должны располагаться фигурки. По-видимому, кроме пятничных писем между родителями была еще одна негласная договоренность, и это всегда забавляло Адриана.

Как только отец переделывал ясельную композицию, Адриан понимал, что время пришло. Всего лишь через несколько часов к ним в гости придет семья Мараун с шампанским, минеральной водой и апельсиновым соком, словно уже наступил канун Нового года или конец чего-то