* * *

В 1980-е и 1990-е годы большинство юристов и прочих экспертов объясняли поведение жертв домашнего насилия стокгольмским синдромом, синдромом избиваемой женщины и выученной беспомощностью. Потерпевших представляли простодушными, запуганными, покорными, задавленными, боязливо жмущимися в угол. Этому стереотипу и сейчас часто привержены многие из тех, кто выступает в судах Западного мира. Они рисуют образ «белой женщины, принадлежащей среднему классу или из рабочей семьи, хорошей матери и верной супруги, которая делает все от нее зависящее, чтобы ублажить абьюзера и огородить его от судебного преследования». [22] Если пострадавшая не соответствует этому стандарту, то есть являет собой «трудный случай» – сама подвержена зависимости или отвечает насилием на насилие, чтобы защитить себя и детей, или проявляет другие разнообразные признаки травмированности, – ее будут осуждать и могут счесть более виновной, чем мужчина, который над ней издевается.

Но даже если женщина сильная и независимая, судебные органы все равно могут дискриминировать ее. Ведь в голове у чиновников не укладывается, как разумная и самостоятельная личность может в то же время в чем-то быть уязвимой и беспомощной. В общем, когда история жертвы не соответствует «стандартному мелодраматическому сценарию, в котором добродетельная жена противостоит однобоко изображенному мужчине-злодею», правоохранительная система не понимает, что с ней делать. [23]

Реальность такова, что женщины, живущие в подполье, как и заложница Кристин Энмарк, постоянно продумывают стратегии преодоления ограничений и ищут способы обезопасить себя. Это убедительно доказывают исследования. Изучение историй 6000 женщин из 50 специальных приютов в Техасе позволило составить нечто вроде «женской теории выживания». [24] Выяснилось, что все бежавшие от насилия были вовсе не беспомощными, а как раз наоборот. Большинство из них проявили огромную изобретательность, пытаясь остановить абьюз. Еще одно исследование продемонстрировало, что подвергающиеся давлению женщины бывают не только изобретательны, но и используют сложные решения для преодоления проблем, а также не стесняются обращаться за помощью. [25] Стоит отметить: чтобы покинуть мучителя, им приходится преодолевать не психологические, а социальные препоны. Во многих случаях им чинят препятствия государственные чиновники, в частности полиция и службы, отвечающие за предоставление пособий. Они не оказывают пострадавшим должной поддержки, а потому затрудняют разрыв с домашним тираном.

В XIX и в начале XX века, пока патриархальная психиатрия изображала жертв насилия безумными, испорченными, но достойными жалости особами, «героини подполья» продолжали жить, как жили. И защищались от агрессора, как могли. Линда Гордон, исследовавшая материалы 1880–1960 годов о борьбе переживших жестокое обращение женщин за свои права, обнаружила один постоянно повторяющийся сценарий: изобретательная представительница слабого пола при небольшой помощи или совсем без помощи государства сопротивляется абьюзеру, причем иногда отражает его нападки весьма успешно. [26] Женщины в подполье никогда не желали терпеть давления и не были пассивны перед лицом угрозы.

Мы мало слышим о таком противостоянии, но при этом храбрые жены каждый день дают отпор мучителям, не боясь последствий. Одна из пострадавших, Николь Ли, так рассказывает об этом: «Я вступала с ним в спор. У меня не было сил дальше терпеть эти издевательства, слишком долго я сдувала с него пылинки. Если он оставлял тарелку на столе, я взрывалась: “Ты что, не может поставить эту чертову посуду в раковину?!” Тарелка летела в меня. Потом я думала: “Зачем я завелась?” Я пыталась отбиваться изо всех сил, только чтобы он отвязался от меня, остановился. Но физически мы были неравны, и у меня не было никаких шансов противостоять такому мужчине ни при каких обстоятельствах. Хотя я пыталась это делать». Даже если кажется, что женщина совсем утратила собственную волю, все равно ежеминутно ей приходится принимать решения ради выживания. Как сказала одна из жертв: «До того как я встретила своего мужа, я не умела планировать. Он научил меня выстраивать стратегии – без этого я бы не выжила».

Сопротивление – естественный человеческий инстинкт. Даже когда военнопленных, содержавшихся в корейских лагерях, покидали физические и душевные силы, в них продолжала жить воля, позволяющая внутренне противостоять врагу. Этот дух сопротивления приходилось тщательно скрывать: так, одного американского военнослужащего вынудили участвовать в создании коммунистического пропагандистского фильма, но он при этом «держал фигу в кармане». [27] Да, нужно было проявлять гибкость, но все уступки были тонко просчитаны, хотя со стороны могло показаться, что человек полностью сдался. Побег некоторых американских солдат в Китай после Корейской войны тоже можно считать довольно рациональным поступком. Американцы боялись, что полученные от них под пыткой показания на родине сочтут сотрудничеством с врагом и за это в США их отправят в тюрьму. То, что в Соединенных Штатах сочли дезертирством, вызванным промыванием мозгов, на самом деле было единственным способом сохранить свободу.

Точно так же и женщины могут незаметно сопротивляться агрессору, но при этом оставаться с ним по рациональным причинам. Один из главных резонов, который мне приходилось неоднократно слышать: матери боятся, что бывший муж будет требовать опеки над детьми. Пострадавшая от домашнего насилия Терри подтверждает это: «Я понимала, что смогу защитить детей, только если буду жить с мужем, пока малыши не вырастут и не смогут сами свидетельствовать в суде. Старшая дочь с ранних лет умоляла меня “избавиться от него”. Но я объяснила ей, что в лучшем случае ей придется проводить с отцом выходные раз в две недели. При их общении никто не сможет присутствовать, и наблюдать за его поведением будет некому. Никогда не забуду, какой у нее был взгляд, когда она осознала, что это для нее значит!»

Как ни парадоксально, пока мы уверены, что все женщины, сталкивающиеся с домашним насилием, пассивны и беспомощны, им будет особенно трудно добиться признания в качестве жертв. Как говорит Николь Ли: «Нас изображают безмолвными, забитыми и запуганными существами. Я часто думала: “Ну ладно, другие несчастные ничем не заслужили жестокого обращения. Но я – другое дело. Мне надо заткнуться. Я не должна его провоцировать”. На самом деле необходимо показать обществу проблему такой, какая она есть. Все представляют насилие в семье как противостояние чудовища и его бедной жертвы. Но наши мучители – вовсе не монстры, а обычные люди. Такие же, как ваши коллеги или соседи, или прохожие на улице. Я просто женщина, старающаяся защитить себя, а он – просто мужчина, пытающийся навязать мне свою власть и жесткий контроль».

* * *

Теперь, когда мы можем отбросить все несостоятельные теории, обосновывающие поведение жертвы, нетрудно будет понять, почему некоторые женщины не покидают мужей-абьюзеров. Можно (хотя и сложно) даже осознать, чем руководствовалась Жасмин, вернувшаяся к Нельсону. Причина, по которой она не обратилась в полицию после нападения, состояла в том, что ей было страшно: она считала, что Нельсон либо причинит вред ей самой, либо отыграется на Руби. После его выходки она жила отдельно два месяца и пыталась обрести некое подобие независимости. Но как раз когда ее жизнь начала налаживаться, ей стали настойчиво звонить друзья Нельсона, утверждавшие, что тот без нее покончит с собой. Жасмин пожалела его. Она решила, что, вероятно, он извлек урок из всей этой истории и теперь все будет хорошо. Нельсон, безусловно, знал, на какие кнопки нажимать: он все время напоминал бывшей подруге, что Руби не должна расти без отца. Манипулятор был в курсе, что Жасмин переживает от того, что ее собственный папа ушел из семьи, когда она была совсем маленькой.