– Нет! – с губ срывается испуганный возглас.

Сама мысль о том, что я сейчас предстану перед всеми, в чем мать родила, приводит в ужас. Даже то, что Рейнхард меня уже такой видел, а врачу, этому глубоко пожилому тщедушному мужчине уже лет так с тридцать все равно, не успокаивает.

– Да! – рычит мне в ухо Рейнхард, продолжая творить свое непотребство.

Куда мне справится с таким напором?

– Пожалуйста, не трогайте, – еще крепче вцепляюсь в начинающую трещать ткань, как будто я могу противостоять этому упрямому носорогу.

Глаза мужчины наливаются гневом, по-моему, он даже начинает скрежетать зубами.

– Не надо, я… я… – от страха начинаю немного заикаться, стесняясь объяснить причину, по которой я так вцепилась в эту вещь.

– Вета! – рык становится громче.

Он решительно  не понимает, что со мной. А у меня словно язык прилипает к небу.

– Я голая там, – отчаянно всхлипываю, закрывая лицо ладонями, и сдаюсь на милость победителя.

– Голая, – хрипит мужчина, сразу перестав дергать край плаща. И что-то такое сквозит в его голосе, что заставляет меня изумленно вскинуть на него взгляд.

– Да, – тихо отвечаю, прижимая ладони к пылающим щекам, пока он тщательно закутывает меня обратно

– Полностью? – скептически уточняет канцлер, не отрываясь от своего дела

– А что бывает иначе? – ехидничаю, вконец осмелев. Бояться и трястись уже порядком надоело, как и чувствовать себя куклой в мужских руках.

– Дитрих, мы на минуту, – бросает Рейнхард, даже ухом не ведя в ответ на мою колкость, и скрывается со мной на руках в моей спальне. Там он, усадив меня на постель и безошибочно найдя в кресле кинутый мной халат, брезгливо сдергивает с меня чужой плащ и переодевает в более подходящую на его взгляд одежду. Затем, крепко обняв, утыкается носом мне прямо в шею и делает глубокий облегченный вдох.

– Так намного лучше, – заявляет этот деспот, и я чувствую, как его губы шевелятся, произнося эти слова. По коже пробегают мурашки, вновь пробуждая забытое чувство тяжести внизу живота. – Теперь можно и к Дитриху.

Старенький лекарь, скрупулезно меня осмотрев, снимает запотевшее пенсне, тщательно вытирает его белоснежным кружевным платочком и, водворяя прибор обратно на нос, удрученно разводит руками.

– Я не знаю, что с фройляйн Цветаной. Ее окружает странная, незнакомая мне магия, но источник этой магии я не вижу, – вздыхает Дитрих.

– Но как она тогда выбралась, – вскакивает на ноги герр канцлер и принимается мерить шагами комнату. – Такое может повториться?

Лекарь еще раз окидывает меня придирчивым взглядом и неуверенно произносит:

– Такую возможность я бы не исключал…

Я, вжавшись в угол софы и поджав под себя ноги, с непонятным чувством злорадства смотрю на этих мужчин, во всю обсуждающих мое благополучие. Ну-ну… В душе скребется странное удовлетворение оттого, что они, такие умные и сильные, не могут найти причину моей ночной прогулки.

– Может, Вета... оборотень? – внезапно останавливается посреди комнаты Рейнхард и принимается буравить меня колючим взглядом. – Кто твои родители?

– Обычные люди! – вскидываю подбородок, не в силах скрыть в глазах отчаянный вызов. А ну-ка, разберитесь, что со мной, герр канцлер!

– Нет, звериной сущности я не чувствую в организме фройляйн Цветаны, – качает головой Дитрих. – Она на сто процентов человек. Возможно, ее заколдовали, наслали проклятие или спутали заговором...

Мужчины многозначительно переглядываются, и Рейнхард внезапно выдает.

– Значит, следующую ночь я проведу тут!

Рейнхард

По правде говоря я и сам от нее не чувствовал присущую всем оборотням звериную энергетику. Я, Доннар побери, ничего от нее не чувствовал! Ничего, кроме запаха этого Рикета. В первый момент, когда увидел, как стражник сжимает в своих медвежьих объятьях мою девочку, хотелось размазать его по стенке. В ту же секунду. Моментально. Я даже ощутил, как невольно удлиняются ногти на сжатых в кулаки руках, разрезая кожу на ладонях.

Рикет оказался понятливым малым, и поспешно ретировался от моего гнева, а я успокоился лишь тогда, когда моя Вета, наконец, оказалась у меня на коленях. Только плащ этот продолжал жутко раздражать. Запах другого самца возле моей Избранной запустил новый виток ярости. Желание сорвать с нее все это и сжечь, дотла сжечь, и пепел по ветру развеять, красной пеленой застилало глаза.

Но малышка с такой отчаянной решимостью вцепилась в эти тряпки, что мой гнев просто достиг апогея, а потом как удар копытом под дых. Обнаженная? Полностью под этими тряпками. И как-то слишком отчетливо начали ощущаться нежные изгибы ее фигуры, и очень неоднозначный характер приобретать это ее невинное ерзанье на моих коленях. Помню, какую белиберду я нес, дабы успокоить перепуганную Вету в ванной, но на самом-то деле ее тело мне кажется идеальным, совершенным и самым соблазнительным во всех мирах.

А уж мой волк и подавно чихать хотел на всех и вся, главной мыслью в голове у него было уволочь свою добычу, и подальше, а там… Неимоверным усилием приходится одергивать своего зверя и брать себя в руки, сохраняя ясность и трезвость рассуждений.

Значит, не оборотень. Что ж. Придется тогда немного покараулить, раз уж мои лучшие люди с этим не справились. Волк довольно урчит, да и я не могу скрыть легкую улыбку. Только Цветана по-прежнему жмется к спинке софы и смотрит на меня с непонятным выражением глаз.

Остаток ночи провожу на жестком неудобном диване в гостиной – боюсь, если бы я провел это время со своей Избранной в одной комнате, инстинкты бы взвыли, а закреплять сейчас нашу связь консумацией явно не с руки – но Вета никуда больше не пропадает и спокойно досыпает, мило улыбаясь во сне. Каюсь, я не раз захожу к ней, исключительно дабы убедится, что объект охраны на месте. Без этого регулярного ритуала ни я, ни мой волк не можем ни на чем сосредоточиться. А поскольку на софе спать невозможно, то пересмотреть документы, переданные мне министром финансов вполне разумно – не терять же время впустую. Приходится каждый час тихо открывать дверь и проскальзывать в комнату, ради спокойствия и ее, и нашего, ну и естественно, плодотворной работы.

А вот на следующую ночь Цветана снова исчезает. Причем будит меня от сладкого сна – диван не кажется уже таким чудовищно неудобным, – мой волк, тихо завывая на задворках сознания.

Прочесывая сад, не могу отделаться, что меня ловко обводят вокруг пальца. Спал сном безгрешного младенца не только я, но и стража у двери. И сколько бы длилось это непотребство, не взвой моя вторая ипостась, которая намного лучше чувствует пару, не известно. Сейчас же я уверен, прошло от силы несколько минут, как маленькая чертовка покинула спальню. Простыни еще хранят тепло ее тела и тонкий едва различимый аромат, но в саду я его не чувствую, приходится полагаться на инстинкты пары. Невидимая нить, соединившая наши души четко указывает, где искать беглянку, поскольку звериные чувства, похоже, в этом деле бессильны.