– Закрывай низ, – басом шепнул Себастьян.

Я машинально опустил локти, и тут Терп нанес мне прямой удар в лоб. Отпрыгнуть я не успел, и меня здорово качнуло. По кучке болельщиков пролетел не то шорох, не то восхищенный вздох.

Терп улыбался одними уголками рта. Я не увидел в этой улыбке ни иронии, ни высокомерия. Он просто радовался возможности подраться. Меня же его неприятная усмешка точно парализовала.

– Не зевай, старик, – проворчал Себастьян. – Левой его, левой.

Но как только я собрался ударить, Терп отскочил, и я воткнулся головой в опутанный паутиной малинник.

– Хи-хи, малинки захотел поесть, – запел Константий. – Там слева больше ягодок, слышь?

Я опять встал в позицию. Меня уже начинало все это злить: и хихиканье добродушного старичка, и выпученные глаза гостей, и пружинистые подскоки Терпа.

Но прежде чем я успел приготовиться к защите, Терп налетел на меня и угостил серией быстрых ударов в желудок. Это звучит красиво, на самом же деле мне еще повезло, что я с утра ничего не ел. Только немножко забурчало в животе, и я, кажется, поморщился, а Терп опять кинулся в атаку. Я инстинктивно выбросил вперед руку, услышал глухое пшиканье, будто кто-то наступил на гриб-дождевик, и увидел, что Терп падает навзничь. Вероятно, я ненароком здорово ему приложил.

– О-о-о! – вырвалось у болельщиков.

– Кончай его, он ничего не соображает, вон как глаза помутнели,– умоляюще зашептал Себастьян.

– Хватит, мальчики, довольно! – кричала мать. – Гости же, неловко.

И попыталась схватить за плечо Терпа, который уже опять приплясывал на месте, опустив руки в перчатках и стараясь расслабить мышцы.

– Отойдите, мама, – повторял он прерывающимся голосом. – Не мешайте.

Я заметил у него на глазах слезы. При этом он так крепко стиснул зубы, что на щеках вспухли круглые, как пинг-понговые шарики, желваки. Константий хихикал, машинально повторяя его движения.

Терп бросился на меня. Я увернулся, но он не дал мне ни секунды, чтобы занять оборонительную позицию. Чуть ли не прижавшись ко мне, принялся молотить кулаками – по лбу, по макушке, по плечам, по ребрам. Но и я не остался в долгу. На щеках у Терпа вспыхнул густой румянец, из носа потекла темно-красная струйка.

– Господи Иисусе, кровь! – крикнула мать. – Он его убьет! Прекратите, я приказываю.

– Это я его убью, – зарычал Терп, наваливаясь на меня всем телом.

– Не доглядишь оком, заплатишь боком! – ни к селу ни к городу пропел Цыпа. Покосившись в его сторону, я увидел, что он воинственно растопырил свои жалкие крылышки.

– Ну потеха, эка сцепились, будто те кабаны,– хихикал Константий, тряся венчиком серебристых волос. И у него на глазах выступили слезы. Но то были слезы искреннего, беззлобного веселья.

Мы на секунду оторвались друг от друга. Я с трудом перевел дыхание: в груди застрял колючий комок.

– Кончай его. Серпом снизу, – шептал дрожащий Себастьян.

Я хотел последовать его совету, но опять услышал глухой звук, будто от растоптанного гриба-дождевика. Звук быстро оборвался, утонул в странном шуме. Вероятно, в пылу схватки я треснулся головой о дерево. Хотел обернуться, взглянуть на Терпа, но увидел только потемневшее небо, почему-то кружащееся, как на карусели.

И вдруг почувствовал на лбу что-то мокрое и шершавое и увидел над собой печальные глаза и изрезанный морщинами лоб пса-изобретателя, который в прошлой жизни был лордом-путешественником.

– Один случайный удар, – стонал он, не переставая лизать мой лоб. – Не повезло тебе.

– Что случилось? – тупо спросил я. – Он убежал?

Себастьян махнул лапой, к которой пристали комочки мха:

– Ты проиграл, старик. Получил по мозгам и отключился.

– Что ты несешь? У меня еще полно сил. Где он?

И попытался встать. В дрожащем тумане маячили фигуры расходящихся гостей и Терпа, которому мать платком вытирала разбитый нос.

Вдруг моей щеки коснулось что-то теплое и нежное, точно согретое солнцем крыло мотылька. Это была Эва.

– Спасибо, – шепнула она, всовывая что-то мне в руку, с которой сползла перчатка.

Мелькнули черные, испятнанные красными бликами волосы, огромные, словно с иконы, глаза и дрожащие губы.

– Спасите меня, умоляю. Я умру.

И мгновенно исчезла. Себастьян помог мне встать. С его скорбно поджатых губ то и дело скатывались капли густой слюны.

– Себастьян, я очень спешу. Помнишь, я шел по делу? – зачем-то сказал я.

И вдруг увидел на потемневшем небе падающую звезду. Я знаю, что никакие это не звезды, а обыкновенные метеориты, – ну и что? Ведь они помогают исполняться нашим желаниям. Так что пускай прекрасные сверкающие звезды одна за другой падают с неба и гаснут над остывающим горизонтом.

Что бы я сделал, если б стал королем? Начал бы, наверно (хоть это и не очень красиво), со своих родителей, то есть уладил семейные дела. Отца устроил на интересную работу, где он мог бы использовать свои способности, одновременно получая удовольствие. А наибольшее удовольствие моему отцу доставляют спортивные соревнования. Так что, пожалуй, я бы назначил его шефом спортивного телеканала. Мама вела бы хозяйство в моем королевском дворце. Естественно, ей не придется самой готовить и наводить порядок, она будет только принимать разных послов и уговаривать их не стесняться и смело угощаться разными вкусностями. А у Буйвола в школе я бы приказал оборудовать буфет, где было бы всего навалом. И для таких диковинных собак, как Себастьян, что-нибудь бы придумал, поскольку люди собак недооценивают и должен же кто-то наконец открыть перед ними все дороги.

А сам я, чтоб никто меня не упрекнул в злоупотреблении своим положением, останусь жить в нашем доме. Соседи сверху, наверно, немного угомонятся, хотя бы с перепугу. На службу я бы ездил на трамвае или ходил пешком, зарплату тоже бы себе снизил, чтобы только на жизнь хватало. На улице все б на меня показывали пальцем: вон какой скромный у нас король, ни чуточки не зазнался. Если бы на тротуаре кто-нибудь меня толкнул или по рассеянности задел портфелем, я бы не стал лезть в бутылку и стращать человека. Пускай сам осознает, как нехорошо поступил, и пусть ему будет стыдно.

В отношениях с заграницей я бы тоже поступал благородно. Никогда бы не оскорблял и не запугивал своих коллег-монархов. Может, даже иногда прощал бы им какие-нибудь безответственные поступки. И в результате, наверно, все бы они бегали ко мне за советом и приглашали для разрешения споров, а я бы судил абсолютно объективно, иногда даже вопреки собственным симпатиям. Есть тут, правда, одна опасность: как бы они не обнаглели и не стали надо мной насмехаться на приемах. Это серьезная проблема.

Во внутренней политике я бы тоже многое изменил. Прежде всего, пожалуй, упразднил тюрьмы: неуютно сидеть на троне, когда кто-то сидит в тюрьме. Хотя, с другой стороны, что тогда делать с хулиганами, ворами и прочими бандюгами? Над этим тоже придется подумать.