Ну и, конечно, я бы всем все разрешал. Чтоб никто не жаловался на какие-то там запреты. Правда, у меня самого иногда появляется желание дать пинка в зад, например, лезущему без очереди нахалу, а уж ткнуть мордой в стол какого-нибудь важного начальника, который издевается над подчиненными, просто руки чешутся.

Кроме того, когда всем все будет дозволено, в газетах неизбежно станут рисовать на меня карикатуры, помещать разные стишки и издевательские фельетоны. А у меня такой характер, что, если хоть один из моих подданных будет мной недоволен, я немедленно подам в отставку.

Честно говоря, королем может быть только тот, кого никогда не терзают сомнения. Королю лучше всего быть абсолютно уверенным в себе. А чтобы он этой уверенности не терял, не надо приносить ему книги для чтения, показывать фильмы, даже газеты не надо давать. Ведь знание, информация, опыт пробуждают в человеке кучу сомнений. Я это по себе знаю.

Я иногда думаю, что бы я сделал, если бы да кабы… но исключительно для того, чтобы убить время. Уверен, что каждому приходят в голову такие глупые ребяческие мысли, только никто никогда в этом не признаётся.

Да и зачем мне эта королевская власть? Что бы я от нее имел? Одни заботы и неприятности, а в результате стыда не оберешься. По правде говоря, быть королем мне совсем не хочется.

И опять мы вернулись к себе, в наш город, в нашу жизнь. Стояли посреди мостовой, шел дождь вперемешку со снегом и ледяным ветром. Проезжающие мимо машины смахивали со стекол снег и воду отчаянно работающими щетками. Водители злобно нам гудели.

Я потянул Себастьяна на тротуар.

– Ну видишь, старик. Один раз попал, – сказал пес-изобретатель, отряхиваясь. – Вот твоя Вспульная. Как по заказу.

– У меня ухо ужасно горит. Такое ощущение, будто на нем висит полная авоська продуктов.

– Точно, малость распухло. Ничего, до свадьбы заживет. Ты напоролся на совершенно случайный удар.

– Называется, глянули одним глазком.

– Только не расклеивайся, старик. В следующий раз мы его так угостим – своих не узнает. Немного потренируешься, и все. Я тебе покажу парочку приемов.

– Это ты сейчас такой умный. А там прикидывался дурачком.

Себастьян опечалился. Укоризненно глядел на меня своими глазищами, пожалуй чересчур красивыми для такого зверя, и даже перестал стряхивать крупные капли, скатывающиеся со лба на черный нос.

– Ну что я мог, старик? – наконец жалобно пробормотал он. – Кто меня воспринимает всерьез? Э, говорить не хочется.

– Она мне кое-что дала.

– Кто? – насторожил уши Себастьян.

– Ну кто? Может, английская королева?

– Чего ты сразу заводишься? – Себастьян переступил с одной пары лап на другую. Я готов был поклясться, что он покраснел, хотя собаки не умеют краснеть. Но какие-то перемены с его физиономией явно произошли, и это можно было смело назвать собачьим румянцем. – Где эта штука? Не потерял?

Я разжал мокрый кулак. На ладони лежал старый железнодорожный билет, немного потертый, словно с начала до конца долгого путешествия провалялся в кармане. Себастьян подошел ко мне вплотную и затаил дыхание.

– Железнодорожный билет, – произнес он наконец дрожащим басом.

– Точно. Из Вены в Варшаву.

– Нет, наоборот, старик. Из Варшавы в Вену.

– Какая разница. Посмотри, дата стерлась.

– Все равно видно, что очень старый. Гляди, какие старомодные буквы.

– Зачем она мне его дала?

Себастьян долго молчал, а потом сказал тихо:

– Может быть, чтобы помнил.

– Что?

– Ничего. Просто помнил, что она ждет. Какой-то тип в плаще «болонья» нарочно со злостью толкнул Себастьяна:

– Нашли место трепаться.

Дождь прекратился. Подъехала мусорная машина. Мусорщики принялись выкатывать из ближайшей подворотни железные контейнеры, которые с диким грохотом заглатывала огромная цистерна.

– Дай мне это, старик, – шепнул Себастьян.

– Да ты немедленно потеряешь.

– Не потеряю. Слово джентльмена.

– Тебе некуда спрятать.

– Засуну за ошейник.

– Пусть лучше будет у меня. Я в любой момент могу тебе его показать.

– Только не посей, старик.

– Подумаешь, драгоценность.

– Знаешь, мне пора идти. Я ведь только на минутку выскочил в киоск за газетами.

– Ну тогда пока.

– Обиделся, старик?

– Ладно, беги, не то примерзнешь к тротуару.

– Мне прийти?

– Конечно.

– Может, завтра?

– Давай завтра.

– Я тебя полюбил, старик, – сказал Себастьян и осекся. Хотел еще что-то добавить, похоже, какая-то фраза уже вертелась у него на языке, но только капелька слюны скатилась с отвисшей нижней губы. Повернулся и побежал неуклюжей трусцой в глубь улицы, огибая прохожих.

Я сразу нашел дом номер тринадцать. В подъезд все время вбегали и выбегали люди, у края тротуара дремало несколько машин. Картонные таблички с красиво вычерченными знаками указывали путь. Я попал в длинный коридор со множеством дверей. На одной виднелась надпись «Касса», на другой – «Гримерная», на третьей – «Режиссер». Я открыл дверь с загадочной табличкой «Производство». Большая комната была полна народу. Какие-то женщины ожесточенно колотили по клавишам пишущих машинок. Чернявый верзила что-то чертил на пришпиленном к стене огромном листе картона.

Я довольно долго стоял, пока ко мне не подошел худющий, почти прозрачный молодой человек с ушами, похожими на крылья летучей мыши.

– Что скажешь, сынок? – спросил он вроде бы дружелюбно, но вместе с тем как будто приготовившись к драке.

– Я по объявлению.

– В кино хочешь сниматься?

Ушастый вылупил на меня глаза – я даже испугался, уж не выросло ли что-нибудь у меня на голове.

– Ну да. Можно попробовать.

– А предки что?

– Какие предки?

– Мать или отец. Требуется согласие.

– Я сирота, – неохотно пробормотал я, потому что не люблю врать без нужды.

– Тогда опекун. В общем, кто-нибудь из взрослых.

– У меня никого нет. Правда.

Он помолчал, продолжая сверлить меня печальным взглядом, и наконец неуверенно сказал:

– Ну не знаю. – И крикнул в соседнюю комнату: – Щетка!

Оттуда вышел мужчина. Рожа у него была, как у бандита с большой дороги, огромный нос устрашающе испещрен красными прожилками, похожими на таинственные иероглифы.

– Чего там у тебя, Нико? – спросил он. – Нового Гжеся нашел?