– Отец бьет тебя и брата. И мать знает, – сказала я.

Дети испуганно переглянулись и опустили глаза.

– Вы можете не отдавать нас? – повторил старший.

Я отрицательно покачала головой, и в тот же момент раздался шум вертолета.

– Расскажите кому-нибудь, кто поможет. Учителю или тренеру. Может, школьному психологу. Только не родственникам, – сказала я.

Мы выглянули в окно. Вертолет сделал круг над котловиной, повисел в воздухе, словно раздумывая, сесть или нет, потом стал осторожно опускаться. И вот его полозья коснулись травы, и он, качнувшись, сел. В ту же минуту с той стороны, откуда несколько часов назад вышла я, выбежали люди. Дождь закончился, опустился туман. В дымке я различила медвежью фигуру отца мальчишек и белеющую лысину Рафаиля.

Разглядев отца, старший испуганно вздохнул. Он все время умоляюще смотрел на меня, но я старалась не встречаться с ним глазами.

– И что вы собирались тут делать? – спросила я, не отрывая взгляда от отца мальчиков и Рафы.

Из вертолета выпрыгнули люди и тоже направились к домику. Лопасти еще крутились, и разнотравье вокруг вертолета расходилось волнами, колыхалось, как волосы на ветру.

– Жить. Вода в колодце чистая. И мы принесли одежду. Зимой можно собирать валежник. И скоро будет путина. Я могу ловить рыбу.

Мальчик говорил серьезно. Я сначала подумала: не шутит ли? Но он не шутил. Он на самом деле хотел перезимовать в этой хлипкой избушке, пить воду из колодца и ловить рыбу. Значит, дома все еще хуже, чем я прочитала.

В этот момент дверь распахнулась, Рафа и отец мальчиков ворвались в дом. Вместе с ними ворвались утренняя сырость, туман и холод. Отец бросился к старшему, в глазах – злость. Мальчишка шарахнулся в сторону. Но отец умел держать себя в руках при чужих людях. Он опустился к сыну и обнял его. К ним неуверенно подошел младший. Отец обнял и его, и тогда мальчик заплакал. Сказав что-то детям, медведь встал, повернулся ко мне, подозрительно разглядывая, не узнала ли я его тайну. Я с трудом сдержалась, но не отвела взгляд и сказала:

– Нашла их по дыму из трубы. Удивительно, что дом сохранился.

Медведь едва заметно выдохнул.

В дом вошли люди с вертолета, все в форме МЧС.

– У нас раненая, идите сюда, – позвала я и повела их на кухню.

Наташа не открыла глаза, когда в кухню вошло много людей, застучали по полу тяжелые ботинки. Она спала, повернув голову набок. У одного парня из вертолета был оранжевый чемоданчик, как у врачей скорой. Он открыл его, надел перчатки и стал перебирать ампулы, стоявшие рядами на внутренней стенке.

Второй присел возле Наташи, пощупал пульс на шее, потом на руке. Осмотрел рану, слегка надавил на нее. Наташа вздрогнула и открыла глаза.

– Как она поранилась? – спросил у меня тот, что проверял пульс.

– Напоролась на сук. Поскользнулась, наверное. Я не видела. Я перетянула ногу ремнем, потом промыла и обеззаразила.

– Вы всё правильно сделали, – кивнул врач. – Носилки, – сказал он своему коллеге.

Тем временем до дома добрались мать мальчиков и мой отец, перемазанные грязью и с расцарапанными лицами. Мать бросилась обниматься с детьми, отец, едва взглянув на Наташу, подошел к ржавому ведру, взял стоявшую на плите железную кружку, зачерпнул воды и жадно выпил две кружки подряд. Вода стекала по щетине, вниз по горлу под мокрую куртку. Дрова в печке уже прогорели, а открытая дверь выстудила дом. Меня зазнобило.

– Ты как? – спросил отец, напившись.

– Терпимо, – ответила я и показала изодранные руки, – только поцарапалась сильно.

Отец смотрел на мое лицо. Наверное, тоже расцарапано, безразлично подумала я.

– Сейчас автобус придет, – коротко сказал он и тоже сел прямо на пол, прислонясь спиной к стене.

Я встала, размяла затекшие ноги. Наташа приоткрыла глаза, моргнула. Ее щеки едва заметно порозовели. Она оглядывалась, не поднимая головы.

В соседней комнате на кровати сидели, прижавшись друг к другу, Тихон и Мирон с матерью. Их отец стоял рядом, нависая над всеми тремя своей медвежьей тушей.

– Не будете больше убегать? – спросила я первое, что пришло в голову.

Мальчики промолчали.

Из вертолета пришли еще двое, с носилками. Наташу осторожно переложили на них.

– Вы тоже полетите с нами, – сказал медвежьему семейству врач.

Мы с Рафаилем смотрели, как они по очереди поднимают носилки с Наташей, подсаживают детей и садятся сами. Вертолет завелся, подняв вокруг волны травы, и улетел в сторону Гордеева.

– Он бьет их, ты знал? – спросила я Рафу.

– Нет, – удивленно ответил тот. – Не может быть, я его давно знаю. Нормальная семья. Тебе они сказали?

– Да.

– Сочиняют, чтобы не ругали.

Удивительно, как быстро люди придумывают оправдания.

– Посмотрите под одеждой, – сказала я.

Надо было читать Рафу сейчас, он расстроился, а значит, открылся. Но после ночи в тайге я совершенно выбилась из сил. Я вернулась на кухню, села у печки, подбросила в нее несколько веток хвороста, но огонь уже погас.

Великан Азмун идет по заросшей дороге, приминая траву и кусты гигантскими ступнями. Трава покорно ложится под его ногами, кусты недовольно трещат. Он смотрит назад. Теперь дорогу можно различить по его следам. Он поворачивает в лес и скрывается в чаще.

За нами приехал автобус, он пробирался сюда довольно долго, дорога в заброшенную деревню сильно заросла. В итоге автобус остановился в километре, и мы пошли к нему под проливным дождем.

После исчезновения Веры из морга все наладилось. Как бы ужасно это ни звучало, но именно так и было. Добровольцы, пожарные и военные остановили огонь, подбиравшийся к городу. Адская жара больше не помогала ему. Всего за пару ночей исчезла дымовая завеса. Потом прошел сильный дождь, и запах гари выветрился. Через несколько дней ожили цветы и ягодные кусты. Все вокруг отходило от ужаса, дышало, шелестело, пило воду жадными глотками.

Люди тоже успокоились, перестали резать и бить друг друга. Сбежавшие от огня городские жители возвращались в свои дома. Город сбросил мертвое молчание, снова зашумел. Во дворах играли дети. По утрам набитые автобусы увозили бабулек на фазенды. Отовсюду слышались то стук молотков, то жужжание дрелей. Все хотели обновиться, починить старое, выкинуть ненужное, забыть ссоры, драки, злобу и бессилие перед природой, породившей огонь. Гордеев излечивался, раны затягивались, а о тех, что были неизлечимы, люди предпочитали забыть. Не смотреть, отвернуться.

Мы ожидали, что будет расследование, но у милиции и врачей хватало других забот. Морг был переполнен, в больнице – сотни добровольцев с ожогами.