Я отцепила руки Наташи от бедра, та вскрикнула, а потом тихо завыла.

– Да заткнись ты, – рявкнула я.

Перетянула бедро ремнем – кровь уже не текла. Я с ужасом подумала, что это потому, что вытекать больше нечему. Я подложила ей под спину свой рюкзак, помогла откинуться на поваленное дерево, на сук которого она напоролась. Наташа была бледна, но на вопросы отвечала и не выглядела напуганной. Хорошо, что она в шоке и не понимает, в каком скверном положении мы оказались.

Стояла глубокая ночь. Телефон в распадке не ловил. Судя по тому, как хлюпала земля вокруг Наташи, крови она потеряла много.

– Поднимись наверх. Позвони оттуда, – сказала Наташа.

Я боялась оставлять ее одну. Низкие облака над головой дозрели, закапал легкий дождик, пока еще морось, водяная пыль. Нужно было срочно вызвать помощь, а потом – искать укрытие. Но сначала я дала Наташе чаю. Она сделала несколько глотков, бессильно откинулась назад и, кажется, задремала. Я поправила ей рюкзак, накинула на голую ногу свою куртку и стала карабкаться вверх по мокрому склону, ежесекундно поскальзываясь.

Подъем занял минут десять, еще столько же я прыгала по вершине, размахивая телефоном, где не появилось ни одной полоски сигнала. Я звала отца, потом Тихона и Мирона, никто не откликался. Внизу слабо светился налобный фонарик моей напарницы. Он не двигался, и я усилием воли отгоняла мысли о том, что она умерла. Небо посветлело. До восхода оставалось где-то полчаса. Дождь становился сильнее, но я беспомощно стояла на вершине сопки, боясь принять решение. Связь так и не появилась, но, когда посветлело еще немного, невдалеке я увидела два электрических столба. Я мгновенно скатилась вниз по склону, пробежала мимо спящей Наташи и, преодолев метров двести леса, обходя лужи и бурелом, отцепляя от себя ветки дикой малины, оказалась на открытой местности.

В низине когда-то была деревня. Жители покинули ее еще до пожаров. Потом огонь уничтожил брошенные дома. Сейчас природа уже брала свое. Пожарище зарастало. Кое-где среди травы и деревьев торчали печные трубы.

А вдалеке стоял дом. Покосившийся, заросший мхом, но все же дом, живой, каким-то чудом не тронутый ни пожаром, ни разрушением.

Из его трубы вился дымок.

Я стояла напротив дома довольно долго, не решаясь подойти. У меня не было с собой ни оружия, ни даже газового баллончика. Но усилившийся дождь придал уверенности, и я медленно двинулась к дому.

Я пристально смотрела в его пустые глазницы, но не могла ничего в них прочитать. Под проливным дождем казалось, что дом не приближается. Я шла и как будто оставалась все так же далеко от него. Оступалась, запиналась, скользила по высокой траве, к счастью проходимой.

И вот поднимаюсь по трем ступенькам крыльца.

Они заскрипели, и те, кто прятался в доме, притихли. Я вошла в крошечную прихожую. Проемы без дверей, по-деревенски. Направо – кухня с печкой, через закрытую заслонку поблескивал огонь. На плите стоял чайник. В доме было сухо и тепло, пол выметен не дочиста, но видно, что старались. Отсыревшие аляповатые обои. Налево – вход в комнату, откуда доносилась еле слышная возня. Я шагнула внутрь.

Мирон и Тихон сидели на железной кровати с сеткой, укрывшись пестрым покрывалом, видимо сдернутым дома с чьей-то постели в последний момент. Они не испугались и ничего не сказали, просто сидели и смотрели на меня. Засвистел чайник. Я пошла на кухню, убрала его с огня, кочергой подвинула чугунные кругляши на место. Мальчики вышли из комнаты, встали на пороге. Младший прятался за старшего, старший прикрывал его рукой.

– Подогрейте еще воды, – велела я. – И дайте ваше одеяло. Тут раненая женщина в лесу, сейчас приведу ее.

Когда я выходила, один из мальчиков спросил:

– Вы вернете нас обратно?

– Да, – ответила я и закрыла за собой дверь.

Наташа сидела в той же позе: откинувшись на дерево, голова набок. По бледному лицу стекали капли дождя. Я была уверена, что она умерла, но женщина открыла глаза и улыбнулась:

– Ты пришла.

Я перетащила ее через дерево. Наташа тихо вскрикнула. Но когда я укладывала ее на одеяло, опять улыбнулась и что-то забормотала. Я потащила ее, благодаря Кого-то наверху, что идет дождь, и синтетическое покрывало хорошо скользит по мокрой траве. Когда мы вышли в низину, где стоял дом, Наташа не то задремала, не то потеряла сознание, и я, пользуясь этим, потащила одеяло не так аккуратно, она подпрыгивала на кочках.

И снова мне показалось, что дом не приближается.

У крыльца я попыталась поднять напарницу на руки, но не хватало сил: то ее ноги, то голова падали, и я бессильно опускалась на траву вместе с ней.

– Давайте я возьму один конец, – послышался нерешительный голос.

Старший мальчик стоял на пороге.

– Бери, – кивнула ему.

Он взялся за тот конец, где были ноги. Я потащила Наташу головой вперед. С помощником это оказалось немного легче. Мы занесли ее на кухню – там было теплее всего – и оставили лежать на одеяле. Я свернула свою куртку и положила ей под голову. Наташа не проснулась. Пощупала пульс – сердце еще билось и гоняло кровь по телу.

Мальчишки подогрели воды в старой алюминиевой кастрюле.

– Где вы берете воду? – спросила я.

– Колодец во дворе, – ответил старший.

Я закатывала рукава кофты, одновременно пыталась дозвониться до кого-нибудь. Но связи не было, хотя до Гордеева отсюда недалеко, я помнила, да и пройти ночью мы много не могли.

– Не берет? – полюбопытствовал старший.

Я помотала головой.

– Ничего, через несколько часов найдут. Или с вертолета увидят дым. Главное, – я запнулась, – чтобы она дожила.

– Промой рану, хватит трындеть, – сказала Вера из угла кухни.

Я зажмурилась и вздохнула.

– Есть чем разбавить кипяток?

Старший показал на ведро с водой. Я, обжигаясь, взяла кастрюлю и вылила ее в ведро. Вода немного перелилась через верх. Я присела около Наташи, достала из рюкзака охотничий нож, отрезала измочаленную окровавленную штанину, к которой прилипли грязь и мелкий сор, отрезала кусок от своей футболки и стала осторожно промывать рану. Кровь уже остановилась. Судя по бледности Наташи, ее осталось немного. Но чистая рана все равно выглядела пугающе: рваная дыра в бедре, кожа свисает клочками. Я вылила на нее остатки хлоргексидина. Когда все было сделано, я отползла и привалилась спиной к стене, поближе к печке. Меня запоздало трясло от испуга и холода.

Пока я промывала рану, оба мальчика стояли в дверях. Когда я села, старший присел на корточки напротив.

– Вы можете не отдавать нас?

Я очнулась, посмотрела ему в глаза и, сама того не желая, прочитала его. Его память состояла из ярких картинок-вспышек. Так бывает у талантливых, эмоциональных людей. Сначала картинки кружились, потом замедлились и растаяли. Меня обдало волной страха и бессилия, и я увидела мужчину с лицом, составленным из треугольников и шрамов. Я вынырнула из воспоминаний мальчика. Спина и живот горели.