– Извините. Я… я не играл, сэр.

– Пустяки, я делал вещи и похуже. – Бура вынул из кармана двадцать пять центов. – Покажи, что ты еще умеешь.

Картер оторопело смотрел на монету, никак не связывая ее с картами у себя в руках. Бура неправильно его понял и с глубоким вздохом: «Ох уж эти мне будущие банкиры» достал еще десятицентовик.

– Вот, – сказал он, – тридцать пять центов. Я хочу посмотреть представление за тридцать пять центов. Один.

– Ой! – Картер едва не вернул монеты. У него не было отработанной последовательности номеров, и он не знал, как ее составить. Однако близился конец месяца, деньги, присланные из дому, были на исходе, и тридцать пять центов оказались бы очень кстати.

Он раскрыл колоду веером, перетасовал, попросил у Буры платок, который тут же исчез из руки и обнаружился в кармане, обвязанным вокруг колоды карт. В последнее время он много слышал о трюках с монетами по Т. Нельсону Даунзу, поэтому сделал так, чтобы тридцать пять центов как будто удвоились, затем утроились, а в конце концов и выросли в четыре раза. В итоге он расхрабрился и даже извлек монеты из-под старенькой соломенной шляпы Буры Смита.

Картер легонько поклонился. Бура захлопал в ладоши и спросил, не собирается ли он отправиться с этим номером в турне. Картер не собирался, однако из вежливости кивнул.

– Ты встретишь множество интересных людей, – продолжал Бура, – и сможешь получать не меньше Барриморов[16]или божественной Сары Бернар. Многие фокусники на сцене в подметки тебе не годятся.

Картер был хорошо воспитан, поэтому поблагодарил, робко взял карточку Смита и пообещал писать, как будет развиваться его карьера. Он не собирался выступать на сцене, но семечко было брошено и в тот вечер расцвело пышным цветом. Он может получать деньги за выступления! Куда интереснее, чем писать цифры в гроссбухе! Если дела пойдут хорошо, можно и не идти в колледж.

Правда, мысль о зрителях пугала. Картер предпочитал одиночество, хотя воскресными вечерами, когда соученики уезжали верхом в город, частенько тосковал об обществе себе подобных. Выступление на сцене как раз то, что нужно. Мысль завораживала, как открытое окно.

Он написал письмо родителям, намекнул (для матери) на увлекательность затеи, а для отца – на ее финансовые перспективы и спросил, не знают ли они, как попасть в эстрадную труппу.

Родителей позабавила мысль, что Чарльз будет на каникулах выступать в качестве фокусника. Для них это было примерно то же, что отправиться в море юнгой, только менее опасно и не так далеко и надолго. Мистер Картер был вполне в состоянии помочь сыну: представитель Олби, владелец одного из лучших в Америке варьете «Кит-Орфей», недавно с его помощью получил ссуду для строительства «Сан-Франциско Порт» – небольшого театра для утонченной публики, куда намеревались приглашать только европейских исполнителей.

Таким образом, Чарльза согласились прослушать в объединенной билетной кассе сети «Кит-Орфей», где он, взопрев от волнения, в течение десяти минут демонстрировал номера с монетами и платками, сопровождая их репризами, почерпнутыми из «магических книг». В «Кит-Орфее» его трюки не произвели большого впечатления. Ему дали рекомендательное письмо в менее престижные труппы. Еще в трех местах Чарльзу отказали, в четвертом, самом низкопробном, дали работу.

Летом 1906 года, перед последним годом в Тетчер-скул, Картер отправился в турне с захудалой труппой «Лицей». Они гастролировали в южных штатах, причем в афишах Чарльзу убавили пять лет и объявили его «чудо-ребенком». Всю поездку Чарльза жрали блохи, другие актеры таскали его заработки, и он вернулся в Калифорнию, пропахший табачным дымом. Всё турне было одной сплошной сказкой.

На фотографии 1906 года в ежегоднике Тетчер-скул Картер запечатлен в твидовом костюме на том же берегу, где снимали всех выпускников. Внизу написано, что он намерен поступать в Йель, как и под всеми фотографиями его одноклассников. Однако, если вглядеться внимательнее, можно было выяснить истинные его намерения. Если некоторые выпускники зажимают в зубах трубку или смотрят на часы, то Чарльз Картер держит веером колоду карт – все сплошь тузы.

Что бы ни утверждала афиша, он не был «чудо-ребенком». В простом невыразительном лице отсутствовал намек на раннюю гениальность. На коричневатой выпускной фотографии пропала ледяная голубизна глаз – видны лишь черные как смоль волосы и еще неоформившиеся черты. Современники затруднялись описать его внешность, на групповых снимках он обычно терялся.

Ему нравилась такая безликость. «Поскольку я выгляжу заурядно, публика поначалу не будет ждать от меня многого, – писал он Джеймсу. – Будь я красавцем, мне было бы труднее завладеть залом, поскольку от меня ждали бы чего-то невероятного».

Летом 1906 года Чарльз Картер, восемнадцати лет, отправился в девятинедельное турне с труппой «Рэдпат Чатокуа», созданной методистским священником в рамках просветительного движения. Хотя она больше не имела религиозного уклона, репутация сохранилась, и на спектаклях царила атмосфера благопристойности. Картер получал двадцать долларов в неделю, что было не плохо и не хорошо. Он демонстрировал номера с монетами, картами, платками и бумажными цветами настолько успешно, что представитель «Кит-Орфея» предложил ему на пять долларов больше.

Теперь, когда его физические возможности хоть немного оценили, Картер принялся работать над силой воли и умением подчинять себе других. На праздничном ужине в честь своего возвращения он осторожно сообщил родителям новость, стараясь подать ее не как блестящую перспективу на будущее, а как финансовый успех. Да, поступление в Йель придется отложить – всего на год, – зато какая возможность «закалить характер»! Он читал, что Пьерпонт Морган ценил это превыше всего. Отец начал возражать, но довольно вяло, поскольку тоже читал про Пьерпонта Моргана.

– Только на год! – заметил он строго.

– Конечно, – кивнул Картер, улыбаясь самой рассудительной улыбкой. – Только на год.

Год спустя, на семейном ужине по случаю приезда старшего сына, разговор повторился примерно в тех же выражениях; при словах Чарльза о том, что поступление в университет откладывает на год, отец кинул на него неодобрительный взгляд.

На таких же обедах в 1908-м и 1909 году Картер с возрастающей настойчивостью говорил о своих намерениях. Некоторые исполнители, рассказывал он, получают по пять тысяч в неделю. Никто из них не окончил университет. Даже если он сумеет заработать десятую часть – пятьсот долларов в неделю – а это просто вопрос опыта, то его карьеру можно будет назвать успешной.

В сентябре 1910 года, накануне очередного турне (Картеру было двадцать два), эти доводы уже звучали неубедительно. Отец пригласил его в кабинет выпить по бокалу семийона из их виноградника в Напе.