Ведь Шевкет с его умом и врожденной порядочностью в один прекрасный день должен был понять, что ему не выкарабкаться из этого болота. И чем терпеть такой позор, не удивительно, если он предпочтет наложить на себя руки… Может быть, следует предостеречь мальчика, потолковать с ним по душам, рассеять мрачные мысли?.. Но тут же Али Риза-бею приходила на ум другая мысль: возможно, Шевкет далек от отчаяния и еще тешит себя надеждой? Зачем тогда подсказывать несчастному соблазнительную мысль о самоубийстве?..

Слава аллаху, Шевкет жив! Али Риза-бей словно воскрес. Он поспешно оделся, схватил свою трость и выбежал из дому.

* * *

Старик добрался до тюрьмы, когда уже начало смеркаться.

— Часы свидания кончились. Завтра с утра можешь приходить, — сказал привратник, давая понять, что больше разговаривать с ним не намерен.

Но Али Риза-бей не отступил. Это уже был не тот безропотный старикашка, который не смел рта открыть, опасаясь, как бы его не оскорбили. Он ринулся в атаку, требовал, кричал. Еще немного, и его, наверное, силой вытолкали бы на улицу. Но, аллах милостив, в дверях появился чиновник, в котором Али Риза-бей узнал секретаря, служившего когда-то под его началом в провинции. Тот тоже узнал своего бывшего мутасаррифа. Он почтительно приложился к его руке и осведомился, зачем Али Риза-бей пожаловал.

— Здесь мой сын, — сказал старик, — а меня не пускают. Говорят, поздно. Не могли бы вы мне помочь?

Чиновник не поверил: неужели сын такого благородного человека мог угодить за решетку? Однако расспрашивать не стал, видя удрученного горем отца, и тотчас же все устроил. Видимо, здесь он занимал важный пост: одного его слова было достаточно, чтобы Али Риза-бея немедленно пропустили к Шевкету.

Бедный мальчик спал на низкой койке сладким безмятежным сном. И хотя это было совсем не к месту, отец невольно вспомнил, как Шевкет любил в детстве поспать. Когда Али Риза-бею приходилось будить его в школу, он подкрадывался на цыпочках к кровати и бросал на пол самую тяжелую книгу или громко хлопал в ладоши. А однажды он так пронзительно засвистел у самых ушей Шевкета, что тот подскочил словно ужаленный и, протирая заспанные глаза, сердито сказал: «Так и заикой можно сделать!..»

Много лет прошло с тех пор, много воды утекло. Что, казалось бы, общего между тем Шевкетом и этим заключенным? Пожалуй, ничего. Осталась только вот эта манера спать, свернувшись калачиком и подложив правую руку под щеку, да упрямая прядь волос, как прежде спадавшая ему на лоб.

Но для отца Шевкет остался Шевкетом. И, увидев теперь сына, Али Риза-бей почувствовал вдруг облегчение…

Он легонько коснулся волос сына.

— Шевкет, проснись… Сынок, это я… проснись… Юноша вздрогнул, открыл глаза и, увидев отца, сел на койке. С виду он ничуть не походил на отчаявшегося узника, был спокоен, даже добродушен, как и отец.

— Я тебя, папа, весь день ждал, — сказал он, сладко потягиваясь и стараясь скрыть зевоту. — А как стемнело, потерял надежду, лег и уснул… Два последних дня, прежде чем сюда попасть, я почти не спал… Еле на ногах держался…

Шевкет откинулся назад, прижавшись головой к стенке, и с улыбкой посмотрел на отца.

— Садись, отец, — сказал он, указывая на место рядом с собой.

Следы усталости и озабоченности исчезли с лица Шевкета. Он выглядел лучше. На щеках его появился легкий румянец, как у человека, начавшего выздоравливать после долгой болезни.

— Что случилось, сынок? — спросил Али Риза-бей. Он сел рядом с Шевкетом и оперся на палку, зажатую между колен.

— Случилось то, что и должно было рано или поздно случиться, — ответил, пожимая плечами, Шевкет. — Ты, наверное, этого тоже ждал… Видать, на роду мне написано… Судьба!

— Все из-за долгов?.. Шевкет поежился. Он колебался. Встал, прошелся по камере. Потом, наверное решившись, сел на койку рядом с отцом, взял его руку и с нежностью, тихонько сжал ее в своей руке.

— Мое положение, к сожалению, несколько хуже, чем ты предполагаешь, — сказал он спокойно, глядя на слабую полоску света, падавшую на потолок из забранного щитом тюремного окна. — Я растратил крупную сумму, и прежде чем успел ее возместить, нагрянули ревизоры. А впрочем, если бы и не нагрянули, все равно раньше чем через пять лет я не смог бы расплатиться, — деньги-то немалые… Когда свернешь с прямого пути, долго ли заблудиться!..

Шевкету, видимо, хотелось рассказать отцу все, без утайки, но вдруг он умолк в смущении, словно не находя нужных слов. Его пальцы, сжимавшие отцовскую руку, безвольно разнились.

— Не сокрушайся, сынок, — поспешил успокоить его Али Риза-бей. — В жизни всякое случается…

Больше они к этому разговору не возвращались. Сначала Шевкет расспрашивал о матери, сестрах, особенно об Айше. Потом заговорил путано, сбивчиво о тех чувствах, которые он питает к отцу. Мальчик давно, видимо, хотел открыть душу, да не решался.

— Ты возлагал на меня, отец, самые большие надежды… Но я не оправдал их… Причинил тебе огромное горе… Бедный отец… Я так хотел помочь тебе на старости лет. И ничего не получилось. Раз поскользнувшись, я уже не удержался на ногах… Мне, конечно, не следовало жениться. Если человек не имеет прочного положения, ему нечего думать о браке… Как больно сознавать свое бессилие! Это ужасно, когда перед тобой пропасть и все рушится вокруг, а ты ничего не можешь сделать… Будто в кошмарном сне: тебя душат, но ты лежишь недвижим, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой… Поверь, отец, такую беспомощность я чувствовал последнее время. Может, людям со стороны казалось, что я ослеп, но я все видел, все понимал… Ты даже не представляешь, что творилось со мной, как проклинал я себя…

— Представляю, Шевкет… Очень хорошо… — перебил сына Али Риза-бей, нежно погладив его руку. — Я никогда не сомневался в твоей порядочности.

Было уже поздно, и Али Риза-бей встал. Он простился с сыном, обещав навестить его на следующий день.

На улице стемнело. В такие часы даже счастливые люди ощущают непонятную грусть. Али Риза-бей брел одни по темным улицам и думал о сыне, о бедном Шевкете, оставшемся там, в тюрьме. Ведь он был плоть от плоти его. Но как ни тревожны были эти мысли, отец не испытывал горечи — беспросветная тоска, которая терзала его сердце в последние месяцы, сменилась отрадным успокоением.

Во время свидания Шевкет то и дело позевывал, ему хотелось спать, и Али Риза-бей представил, как после его ухода сын сразу завалится на койку и заснет крепким сном. На лице отца блуждала нежная, чуть заметная улыбка сострадания.

«Ничего, — рассуждал он сам с собой, — теперь мальчик хоть отоспится… Никто ему не будет трепать нервы, требовать денег, тащить куда-то развлекаться…»

Суд заседал недолго. Шевкету дали полтора года тюрьмы. Еще один листок оторвался от дерева, и безжалостный ветер унес его…

— Да стоит ли так сокрушаться: полтора года небольшой срок. Пролетит, и оглянуться не успеешь, — успокаивала Хайрие-ханым своего мужа, увидев тоску в его глазах.