Вскоре вызвали и меня. Пожилой немецкий чиновник, переводчик— украинец. Я изложил всю нашу историю. Чиновник все занес куда следует и сказал, что нужно ждать. Обещали разобраться.

* * *

К нам в Эппштайн приезжал Евгеньич. Ненадолго. Рассказывал про свою парижскую жизнь. Он связался с левыми и долго разглагольствовал о признаках тоталитаризма во Французской республике (!). Да, психушка ему на пользу явно не пошла… Другая cm идея заключалась в том, что он собирался построить экраноплан: аппарат, что летит, опираясь на слой испарений от земли. Низко летит. Оттого и для радаров незаметен. И на этом экраноплане Евгеньич собирался тайно пересечь советскую границу, чтобы продолжить свою диссидентскую деятельность из подполья. И меня с собой звал.

Про идею эту он вскорости забыл. Но зато привез братцу моему подарок на день рождения: американский «кольт» образца 1851 года. Черным порохом стрелял, пули отливались в прилагавшейся к этому страшному зверю пулелейке. Мы нальем пуль, забьем все шесть зарядов — и в лес, но деревьям стрелять. Грохот и дым стояли страшные, но попасть из этой машины в корову с пяти шагов было бы делом затруднительным. Роберт, посмотрев на игрушку, сказал: «Теперь мне трудно верить меткости ковбоев в кино. Понимаю, что на самом деле они стреляли только в упор и только в спину…»

А лес в Эппштайне был особенный — немецкий. Вокруг этого леса было столько городков, что каждый выстрел, должно быть, многократно отдавался эхом в ушах окрестных бюргеров и они бежали звонить в полицию.

Второй пистолет… Ну, я его достал. Немецкий, «Deutsche Werke», по бельгийскому образцу, 1938 год. Калибр 7,65. Правда, боек был отломан. Ничего, на что я ювелир? Отломал кусок надфиля, припаял, заточил — все работает. Пошел в лес, два раза выстрелил по пеньку. Хотел его от греха где-нибудь поблизости закопать, но пожалел — ржа поест, как ни смазывай. Принес домой и в шкаф засунул. Запас патронов достался мне в придачу к пистолету, обоймы на две.

* * *

В тот день мы с братцем поехали во Франкфурт. В пустой электричке на сиденье лежала сложенная вдвое синяя бумажка. Сто марок. Выронил кто-то. Таких денег я в своей жизни еще не находил. Хотя стоило бы помнить старинную пословицу: «Потерял — не горюй, нашел — не радуйся».

Тут же отправился в оружейный магазин и купил себе пневматическую винтовку. Плохонькую — за сто марок хорошую не продавали. Зато — свою. Вернулся в Эппштайн, набрал в карманы пулек и пошел в лес. Шишку в трухлявый пенек вставил и давай ее расстреливать. Результаты получились средние. Но конечный результат был и вовсе неожиданный.

На выходе из леса стояла полицейская машина. Молодой человек в зеленой форме аккуратно взял мою винтовку и попросил проследовать в пансионат. Насколько я понял, он объяснял, что хотя пневматические винтовки и продаются в магазинах свободно, но стрелять из них в немецком лесу категорически запрещено. Так что винтовочку он конфискует, а штраф по почте пришлет. Потом вышел, поговорил о чем-то с соседями и вернулся.

— Ну, — говорит, — мне сейчас сказали, что у тебя пистолет есть. Правда?

— Да откуда?!

— Сейчас проверим.

Ни о каком ордере на обыск речи не шло. Он деловито порылся в шкафу и извлек оттуда оба пистолета. Прихватил также штыки, пару нацистских орлов со свастикой, что братец на барахолке купил. Потом — кусок пластилина, из которого я барельефы лепил. А вдруг — пластид?

— Садись, — говорит, — поехали!

И полицейская машина быстро домчала нас до отделения.

Я еще с собой словарей захватил. Думал, что теперь будет время язык подучить.

Первый допрос шел по-английски. Хотя задержавший меня полицейский все грозил пальцем и говорил, что я и по-немецки все понимаю.

Потом ремень сняли, документы и деньги в конверт запечатали и в сейф убрали, потом в камеру отвели. Ну, я решил поспать. Среди ночи будят: «Поехали домой. Там спать спокойнее». Отвезли сами, бородатый в зеленой форме ласково так говорит на прощание: «С твоей персоной — все в порядке. Но никакое убежище тебе уже не светит». Ошибся старик, все мне светило.

* * *

На второй допрос я отправился с Мишкой Назаровым. Поговорили. Нарушение закона об оружии я оспаривать не стал. Но обосновал свое вооружение тем, что опасался происков КГБ. Тогда они переслали данные допроса в политический отдел полиции, что-то вроде контрразведки. Аббревиатура была К-45. Прислали повестку. Со мной согласился идти Ярослав Александрович Трушнович, за что я ему премного благодарен. Молодой офицер лет тридцати напрямую поставил вопрос: про политику я наплел, чтобы выкрутиться, или есть за этим что?

С нашей стороны последовала длинная политинформация о положении в СССР. Он ее частично законспектировал, пожал нам руки и распрощался. Ярослав Александрович с юмором заметил: «Ну, думаю, на два пистолета хватит».

Через некоторое время прислали письмо из прокуратуры. Там говорилось, что поскольку я совершил правонарушение по молодости и неразумию, вреда никому не причинил, то никаких мер ко мне применяться не будет. Но в дальнейшем я должен вести себя культурно и с пистолетами по лесам не бегать.

Через неделю после этого пришла другая бумага: если я хочу получить назад свои пистолеты, я должен доказать соответствующей комиссии, что они мне жизненно необходимы. Я написал витиеватое обоснование. Они мне коротко ответили: «Неубедительно. Заплатите 50 марок за то, что мы возились с вашим заявлением, а пистолетов вам не видать». На этом история сия и закончилась.

* * *

Вторая эмиграция. Это те, кто оказался на Западе во время войны. Они отличались от представителей первой эмиграции. Они были бывшими советскими. Со всеми плюсами и минусами.

Как-то чета Артемовых, Александр Николаевич и Анастасия Николаевна, подвозили нас в Эппштайн. Я наивно спросил — как он оказался на Западе?

— Война занесла, — коротко ответил Александр Николаевич.

В тот момент он был председателем НТС. Настоящая фамилия— Зайцев. Он родился в 1909 году в Рязанской губернии, дореволюционную Россию помнил очень хорошо. В детстве купался в Оке, вспоминал, как его бабушка определяла российских императоров: «Николай Первый был строгий правитель, Александр Второй — освободитель, Александр Третий — миротворец, Николай Второй— винный торговец…»

Октябрьский переворот в его деревне встретили более чем настороженно. Один пожилой крестьянин, ознакомившись с программой большевиков, четко объяснил всем:

— Это — второе крепостное право. Они будут всей страны помещики, а вы — крепостные!

Но разобщены все были настолько, что отряд латышей с пулеметом поставил на колени весь уезд. Потом — учеба, служба в Красной армии на Дальнем Востоке.

— Помню, как вдруг нам запретили петь песню «Марш авиаторов», сказали, что мелодию использовали какие-то фашисты. Только потом я узнал, что на эту мелодию энтээсовцы положили слова одной из своих песен «Бьет светлый час».