— Грегори… что же я хотел сказать? А, вспомнил! Мы всей семьей собрались завтра на пантомиму, а я не смогу пойти. Хочешь пойти вместо меня?

То был идеальный момент, чтобы показать Элингтонам, с кем они имеют дело: с одиноким и независимым студентом, потерявшим к ним всякий интерес. Но этот неправдоподобный персонаж уже ретировался. Я услышал собственный голос:

— О да, мистер Элингтон, конечно! Спасибо за предложение! Встретимся в театре?

— Да и у тебя скорее всего не будет времени заехать домой после работы. Так что предлагаю поужинать потом у нас. Я предупрежу остальных, что ты идешь. Оливер захватит твой билет.

Места были очень хорошие, аккурат посредине первого ряда бельэтажа. Нас было восемь человек: я, миссис Элингтон, три сестры, Оливер, маленький Дэвид и чернокудрый Бен Керри, сегодня настроенный куда более дружелюбно, чем в тот вечер после концерта. Я сидел между Бриджит и Джоан. По правую руку от Джоан сидел Оливер. Он был в отличном расположении духа и время от времени пугал соседей оглушительным «Шлямпумпиттер!» Они с Бриджит играли в замысловатую игру, пытаясь находить среди зрителей различных литературных персонажей: перегибаясь через нас с Джоан, четким громким голосом обменивались самыми фантастическими сведениями. Я родился в такое время и был так воспитан, что презирал пантомиму (хотя тогда она была гораздо лучше, великая пора мюзик-холлов еще не минула). Впрочем, именно та пантомима — «Золушка» — мне пришлась очень даже по душе. Старого потрепанного барона играл отличный комедиант, чье имя я давно забыл, но по сей день вспоминаю, как он потешно крутил тростью, вилял задом и постоянно твердил: «Ох какой ужасный день. Ужасный день!» Все эти трюки мы с Оливером нещадно эксплуатировали в течение нескольких недель. Безобразные сестры Золушки в одной великолепной сцене переколотили на сцене огромное количество посуды — к вящему восторгу Бриджит. У самой Золушки были игривые черные кудряшки. В конце они хором со зрителями спели песенку с припевом-скороговоркой. Словом, пантомима удалась на славу. Думаю, я бы оценил ее по достоинству, даже если бы пришел один. А в уютном окружении Элингтонов, по-прежнему очарованный, я просто влюбился в постановку и почувствовал себя едва ли не персонажем сказки. Три часа я пребывал в счастливом сне. Пантомима стала не просто красочным дополнением жизни, а самой жизнью — новой и все это время поджидавшей меня за углом. Мюзик-холльные чары вместе с чарами Элингтонов подтолкнули меня за этот угол и открыли потайную дверь. И я чувствовал, как всегда бывает в подобные моменты, что стал лучше и богаче на всех уровнях своего бытия. Глядя на сцену и попеременно обмениваясь быстрыми взглядами с Бриджит, Джоан и Оливером, я не сомневался, что множество великолепных историй и снов ждут, когда я о них напишу, и что жизнь прекрасна, плодотворна и несет лишь добро.

Когда мы забились в трамвай, пересказывая друг другу самые забавные моменты пантомимы, все еще близкие и дорогие друг другу, объединенные юмором, я наконец почувствовал, что действительно знаю эту семью и почти с ними породнился. Даже миссис Элингтон, которая, как я ошибочно думал ранее, меня недолюбливала, была теперь добродушна и относилась ко мне почти по-матерински. А Бен Керри, производивший впечатление чопорного и тщеславного человека, оказался остроумным и веселым малым с неиссякаемым запасом смешных историй о журналистах. Мы веселились на протяжении всего ужина — обильного и беспорядочного, так не похожего на тщательно продуманные застолья тети Хильды. Теперь, освоившись в новой компании, я неожиданно обнаружил в себе шутовскую жилку и дурачился напропалую вместе с Оливером и Бриджит. Серьезный Дэвид краснел, как помидор, а потом громко заливался смехом. Ева и Бен Керри улыбались друг другу и после ужина куда-то исчезли. Миссис Элингтон занялась Дэвидом и ушла укладывать его в постель. Бриджит и Оливер, которые никак не желали спускаться обратно на землю, внезапно решили что-нибудь сыграть. Я настоял на том, чтобы помочь Джоан с посудой. У Элингтонов была служанка, но сегодня она легла спать пораньше.

— Как любезно с твоей стороны, Грегори, — сказала Джоан, когда я стал вытирать мытую посуду. — Но лучше бы ты не утруждался: погода ужасная, не хватало тебе еще опоздать на трамвай.

— Не имеет значения! — Я не лукавил, хотя погода действительно стояла премерзкая: мокрый снег превратился в слякоть. — И не так уж это любезно с моей стороны. Во-первых, мне приятно побыть с тобой…

— На старой грязной кухне? — Джоан рассмеялась.

— Да. И еще я не хочу, чтобы сегодняшний вечер заканчивался, не хочу его отпускать. Он такой чудесный! А если он закончится, то, возможно, я потеряю его навсегда… Заблужусь в лесу и больше не найду дороги в волшебный дом, где был так счастлив.

— Ты такой чудак, Грегори.

Мне никогда не приходило в голову, что эти необыкновенные люди могут и во мне видеть что-то необыкновенное. Я неуклюже попытался объяснить это Джоан.

— Напротив, мы обычные, а ты — нет. Расскажи о себе. У тебя ведь нет родителей?

Я коротко рассказал ей про смерть отца с матерью и про то, как я приехал жить в Браддерсфорд. К тому моменту, когда я закончил, грязная посуда уже была вымыта, и Джоан вытирала руки. Глядя в тусклом свете кухни на ее бледное лицо, обрамленное темными волосами, я подумал, как странно, что именно она — самая старшая и совсем уже взрослая — интересуется мною больше всех. Я робко сказал об этом Джоан.

— О, так это очень легко объяснить, — непринужденно ответила она. — Видишь ли, с Оливером вы еще плохо знакомы, а он в душе застенчив. Весь интерес, который Ева испытывает к людям вне семьи, сосредоточен сейчас на Бене. А Бриджит — ну, она пока не очень-то интересуется людьми, она больше увлечена собой, музыкой и всякими безумными идеями. Остаюсь только я, если не считать папы, мамы — им обоим ты очень нравишься, — и Дэвида, который еще в бессознательном возрасте. Так что пока тебе придется ограничиться мной, Грегори. — Она улыбнулась и подошла ближе, пристально глядя на меня огромными скорбными глазами, готовыми вот-вот наполниться слезами. — Грегори, у меня к тебе большая просьба. Я волнуюсь за отца.

— Почему? — удивился я. — С ним вроде бы все хорошо.

— Да-да, — спешно зашептала Джоан, — но я волнуюсь, потому что иногда он кажется очень встревоженным. Это началось недавно. Думаю, причину надо искать на работе, больше негде. Ты в конторе все время рядом с ним и должен знать что-то, чего не знаем мы, поэтому очень тебя прошу: если что-нибудь разведаешь, сообщи мне. Нет, сейчас мы это обсуждать не будем, мама вот-вот спустится. Но ты помни мою просьбу, хорошо, Грегори?

И она очень серьезно на меня посмотрела, словно мы с ней только что обнаружили, как опасна жизнь и как она не похожа на пантомиму. Затем Джоан на миг стиснула мою руку.

— Мама идет! Ей ни слова.

— Посуда вымыта! — доложил я миссис Элингтон. — Я побегу, а то опоздаю на последний трамвай. Вечер был чудесный, я никогда его не забуду, никогда! Спасибо огромное.

Ее как будто удивила моя искренность, но она велела мне как можно скорее приходить в гости. На трамвай я опоздал и две долгие мили брел сквозь кромешную тьму, мокрый снег и слякоть. Однако внутри меня блистал и сиял огнями другой мир: в нем играл оркестр, плясали танцовщицы, на столе ждал вкусный ужин, а лица людей вокруг меня обещали вечную дружбу и бессмертную любовь.