Мак-Гирр вскоре обнаружил в Полларде редкий талант. Его эмпатия и опыт обращения с лошадьми на арене для родео давали ему представление о том, как обходиться с больными и нервными лошадьми. Он мог ездить на лошадях, к которым никто не мог даже просто подойти. Он научился управлять лошадью, не используя хлыст, компенсируя его отсутствие более длинными стременами, что позволяло аккуратно подгонять лошадь, прижимая ноги к бокам скакуна{125}. В ответ на такое бережное и доброе обхождение лошади переставали нервничать и изо всех сил старались угодить седоку. Под руководством Мак-Гирра Поллард получил известность как специалист в обращении с норовистыми и неуравновешенными скакунами, которые с его помощью начинали регулярно выигрывать. Но поскольку в основном он скакал на лошадях в клейминговых скачках, которых можно было купить сразу после скачек, и соревновались они за мизерные призы, Поллард зарабатывал немного. Бóльшую часть своего заработка он отправлял отцу, помогая содержать дом. Остальное обычно одалживал нуждающимся друзьям. Поллард был человеком довольно мягкотелым, и все в округе знали, к кому обратиться, если нужно перехватить пару долларов. А у него никогда не хватало духу потребовать вернуть деньги. «Я никогда не мог, – заметил он как-то в своей странной манере, – сорить деньгами». Но у него было много выездов и около 10 % из них были успешными, так что он как-то сводил концы с концами. После двух лет карьеры жокея казалось, что Поллард добьется успеха.

Холодным летом 1927 года на ипподроме Лэнсдаун-парк недалеко от Ванкувера Ред Поллард впервые встретил Джорджа Монро Вульфа. Тот выглядел весьма примечательно. Все в нем говорило об абсолютной уверенности в себе. Первое, что люди замечали в Вульфе, – его впечатляющий ковбойский наряд: огромные ослепительно-белые десятигаллонные ковбойские шляпы с круглой плоской тульей и загнутыми кверху полями, массивные кольца с печаткой, темные очки, кожаные куртки с бахромой, богато украшенные штаны, габардиновые рубахи немыслимых цветов, рельефно очерчивающие его мощные плечи, ковбойские сапоги ручной работы, украшенные изображениями животных из настоящего серебра{126}. Джордж был поразительно красив. Русые волосы были зачесаны назад с пробором, чуть смещенным влево по моде того времени. Он высоко вздергивал подбородок, на манер Муссолини, уголки губ были чуть изогнуты вверх в затаенной усмешке, словно он знал что-то такое, чего не знал больше никто. Он говорил медленно, чуть растягивая слова. Но взгляд его был ясным и пронзительным, как у кота. Он одевался в стиле жителей приграничья, читал ковбойские журналы, слушал на фонографе песни Джина Отри и разъезжал по округе в франтоватом форсированном «Студебеккере-Родстере» с учеником жокея в роли личного охранника. По воспоминаниям ученика жокея Сонни Гринберга, Вульф был «потрясающим во всем, что делал». Летом 1927 года ему было семнадцать лет. Замкнутый, умный и очень своеобразный. Возможно, он был самым талантливым наездником, которого когда-либо видел конный спорт.

У Вульфа была идеальная родословная для жокея. Его мать Роза была цирковой наездницей. Отец Генри управлял почтовым дилижансом и владел ранчо. Джордж любил повторять, что у отца «никогда не водилось денег, но всегда была резвая лошадь и бойцовский бульдог»{127}. Два брата Вульфа стали профессиональными объездчиками лошадей. Таким образом, успех Вульфа в карьере жокея был делом предрешенным{128}. 31 мая 1910 года среди пшеничных полей и пастбищ Кардстона, провинция Альберта, Роза еще не успела разродиться, а ее муж уже спрашивал врача, как скоро он сможет посадить ребенка на лошадь. Даже если врач и рекомендовал повременить с этим, это не произвело должного впечатления на родителя. И в своем раннем детстве в Кардстоне, и позже, на просторах округа Бэбб, штат Монтана, – сколько себя помнил, Вульф видел мир в просвете между парой лошадиных ушей. «Должно быть, я и родился на лошади», – шутил он{129}. «Для меня, – говорил он без преувеличения, – ездить верхом так же естественно, как и ходить»{130}. В детстве он провел больше времени в седле, чем стоя на собственных ногах. «Лошади у меня в крови, – говорил он. – Я буду с ними до самой смерти»{131}.

Оставив мечту стать полицейским канадской королевской конной полиции, Вульф начал участвовать в скачках лет в пятнадцать, очевидно, приписав себе лишний год, и набил руку на соревнованиях с двумя участниками в Монтане, на эстафетах неплеменных лошадей в Индиане, состязаниях на неровных треках с названиями типа Чинук или Стемпид. Фредди Джонсон и Расс Мак-Гирр быстро перекупили контракт с Вульфом – и наблюдали, как их приобретение производит настоящий фурор в низшей лиге. В 1927 году Вульфа заметил Льюис Теодор «Уайти» Уайтхилл, один из крупнейших коннозаводчиков. Вскоре он договорился о встрече с Джонсоном. У Уайти был хороший жеребец на продажу после скачек по кличке Щипач, который приглянулся Джонсону. А Уайти столь же сильно заинтересовался Вульфом{132}. Так что они договорились о равноценном обмене лошади на наездника. Уайти привез Вульфа в Ванкувер, потом в Тихуану и дал ему полную свободу.

Никто никогда не видел подобного наездника. С самого начала он выигрывал все призы, которые не были закреплены. Его надо было видеть! Он распластывался на спине лошади, прижимаясь животом к холке, продев пальцы в вожжи, прижимаясь лицом к гриве. Вульф словно копировал изгибы спины бегущей лошади. Он понимал настроение лошади по резкому движению головы, по тому, как она натягивает поводья, как вскидывает круп. Он принимал решение буквально за долю секунды. Вульф так точно рассчитывал, когда послать лошадь вперед, что регулярно выигрывал скачки на последней секунде, последним рывком. Жокеи говорили, что «он мог и слона удержать в дюйме от арахиса до того момента, пока не разрешит его съесть»{133}. У Вульфа был сверхъестественный дар предвидения, он словно опережал сам себя на двадцать секунд, знал наперед все ловушки и как оттуда выбраться. В его манере управлять лошадью было что-то от наездников древности, что-то от дрессуры. Он был рассудителен, он был бесстрашен. И демонстрировал такое хладнокровие, что спортивный комментатор Джо Хернандес дал ему прозвище Мороженщик. И прозвище прижилось.