Все вы — потерянное поколение.

Гертруда Стайн (в разговоре)

Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки.

Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему,где оно восходит. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится находу своем, и возвращается ветер на круги своя. Все реки текут в море, но морене переполняется; к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобыопять течь.

Екклезиаст

Роберт Кон когда-то был чемпионом Принстонского университетав среднем весе. Не могу сказать, что это звание сильно импонирует мне, но дляКона оно значило очень много. Он не имел склонности к боксу, напротив — бокспретил ему, но он усердно и не щадя себя учился боксировать, чтобы избавитьсяот робости и чувства собственной неполноценности, которое он испытывал вПринстоне, где к нему, как к еврею, относились свысока. Он чувствовал себяувереннее, зная, что может сбить с ног каждого, кто оскорбит его, но нрава онбыл тихого и кроткого и никогда не дрался, кроме как в спортивном зале. Он быллучшим учеником Спайдера Келли. Спайдер Келли обучал всех своих учениковприемам боксеров веса пера независимо от того, весили ли они сто пять илидвести пять фунтов. Но для Кона, по-видимому, это оказалось то, что нужно. Он ив самом деле был очень ловок. Он так хорошо боксировал, что удостоился встречисо Спайдером, во время которой тот нокаутировал его, раз и навсегда сплющил емунос. Это усугубило нелюбовь Кона к боксу, но все же дало ему какое-то странноеудовлетворение и, несомненно, улучшило форму его носа. В последний год своегопребывания в Принстоне он слишком много читал и начал носить очки. Никто изоднокурсников не помнил его. Они даже не помнили, что он был чемпионом бокса всреднем весе.

Я отношусь с недоверием ко всем откровенным и чистосердечнымлюдям, в особенности когда их рассказы о себе правдоподобны, и я долгое времяподозревал, что Роберт Кон никогда не был чемпионом бокса — просто на лицо емунаступила лошадь, а может быть, мать его испугалась или загляделась, или он вдетстве налетел на что-нибудь; но в конце концов мне удалось навести справки уСпайдера Келли. Спайдер Келли не только помнил Кона — он часто думал о том, чтос ним сталось.

Роберт Кон со стороны отца принадлежал к одному из самыхбогатых еврейских семейств в Нью-Йорке, а со стороны матери — к одному из самыхстаринных. В военном училище, где он готовился к поступлению в Принстонскийуниверситет и занимал почетное место в футбольной команде, ничто не напоминалоему о расовых предрассудках. Никто ни разу не дал ему почувствовать, что оневрей, пока он не приехал в Принстон. Он был славный малый, добродушный и оченьзастенчивый, но такое отношение озлобило его. В отместку он выучился боксу ивышел из Принстона болезненно самолюбивым, со сплющенным носом, и перваядевушка, которая обошлась с ним ласково, женила его на себе. Он прожил с женойпять лет, имел от нее троих детей, потерял почти все состояние в пятьдесяттысяч долларов, полученное в наследство от отца — остальное имущество перешло кматери, — и под влиянием постоянных ссор с богатой женой превратился в довольноугрюмого субъекта; и вот в тот самый момент, когда он решил бросить жену, онасама бросила его, сбежав с художником-миниатюристом. Так как он чуть ли неполгода собирался бросить жену и только потому не мог на это отважиться, чтолишить ее своей особы было бы слишком жестоко, ее отъезд послужил ему весьмаполезным уроком.

Развод состоялся, и Роберт Кон уехал на Западное побережье.В Калифорнии он попал в литературную среду, и, поскольку у него кое-чтооставалось от пятидесяти тысяч, он вскоре стал финансировать художественныйжурнал. Журнал начал выходить в Кармеле, штат Калифорния, и кончил своесуществование в Провинстауне, штат Массачусетс. К этому времени Кон, накоторого прежде смотрели лишь как на доброго ангела и чье имя фигурировало натитульном листе только в списке членов редакционного совета, стал единственнымредактором журнала. Журнал как-никак выходил на его деньги, и он обнаружил, чтоположение редактора ему нравится. Он очень горевал, когда издание журнала сталослишком дорогим удовольствием и ему пришлось от него отказаться.

Впрочем, к тому времени у него появились другие заботы. Егоуспела прибрать к рукам некая особа, которая надеялась возвыситься вместе сжурналом. Это была весьма энергичная женщина, а прибрать Кона к рукам ничего нестоило. Кроме того, он был уверен, что любит ее. Когда она увидела, чторассчитывать на успех журнала не приходится, она слегка охладела к Кону ирешила, что нужно воспользоваться чем можно, пока еще есть чем пользоваться, инастояла на поездке в Европу, где она когда-то воспитывалась и где Кон долженбыл стать писателем. Они уехали в Европу и пробыли там три года. За эти тригода — первый они провели в путешествиях, а два последних в Париже — Роберт Конприобрел двух друзей: Брэддокса и меня. Брэддокс был его литературным другом. Ябыл его другом по теннису.

Особа, завладевшая Робертом (звали ее Фрэнсис), к концувторого года спохватилась, что красота ее на ущербе, и беспечность, с которойона распоряжалась им и эксплуатировала его, сменилась твердым решением выйти занего замуж. В это время мать Роберта стала выдавать ему около трехсот долларовв месяц. Не думаю, чтобы за последние два с половиной года Роберт хоть развзглянул на другую женщину. Он был почти счастлив, если не считать того, чтоон, подобно многим американцам, живущим в Европе, предпочел бы жить в Америке;и вдобавок он открыл в себе призвание писателя. Он написал роман, и этот романвовсе не был так плох, как утверждали критики, хотя это был очень слабый роман.Он много читал, играл в бридж, играл в теннис и занимался боксом в одном из парижскихспортивных залов.

Впервые я понял позицию, занятую Фрэнсис по отношению кнему, в тот вечер, когда я с ними обедал. Мы пообедали в ресторане Лавиня, апотом пошли пить кофе в кафе «Версаль». После кофе мы выпили по нескольку рюмокконьяку, и я сказал, что мне пора уходить. За обедом Кон звал меня уехатьвместе с ним куда-нибудь на воскресенье. Ему хотелось вырваться из города ихорошенько размять ноги. Я предложил лететь в Страсбург и оттуда отправитьсяпешком в Сент-Одиль или еще куда-нибудь по Эльзасу.

— В Страсбурге у меня есть знакомая, она покажет нам город,— сказал я.

Кто-то толкнул меня ногой под столом. Я думал, что этослучайно, и продолжал:

— Она живет там уже два года и знает все, что нужнопосмотреть в Страсбурге. Очень милая девушка.

Я снова почувствовал толчок под столом и, подняв глаза,увидел выставленный вперед подбородок и застывшее лицо Фрэнсис, подругиРоберта.