Ушкуй левым бортом подошел к берегу, мягко к нему притерся. Не сговариваясь, мы с Фролом опустили паруса. Мы были уже в безопасности, до горящего города – не менее половины версты. Было жутко смотреть на пожар, в котором сейчас гибли десятки тысяч русских и еще – чувство собственного бессилия перед грозной стихией огня. В эти минуты я ненавидел и хана Девлет-Гирея, учинившего пожар, и царя Ивана Грозного, трусливо сбежавшего от крымчака и не организовавшего оборону на дальних подступах Москвы.

А ведь еще совсем недавно в Великом Новгороде царь с кромешниками учинил бойню, сравнимую по числу жертв с потерями от великого пожара. Невелика заслуга – воевать с собственным покорным народом, – что же ты татар не остановил? И где же прячутся твои опричники? – Слова сии чуть не сорвались с моего языка, но я стиснул зубы и промолчал. У Фрола и Акакия по черным от копоти лицам текли слезы.

– Это же сколько народа безвинного сгинуло, – сказал кормчий, рухнул коленями на палубу и стал истово молиться.

Я не стал. Грехи у народа, конечно же, были, но главный грех лежал на Иване Грозном. Вот ему бы и молиться, замаливая свое неумение и трусость.

– Вставай, Акакий, надо дальше уходить, пока можно. Не приведи Господи, отрядик какой татарский прорвется пограбить, а тут мы – роскошный подарок с полными трюмами добра.

– И то верно, – вставил Фрол. – Юра дело говорит.

Мы оттолкнулись веслами от берега и поплыли дальше.

Постепенно запах гари ослабевал. Воздух становился чище, ветер приносил запахи трав. А вот река становилась уже, мелела, и вскоре мы остановились.

– Не дело вперед идти – на мель судно посадим, втроем ни в жизнь потом не снимем. И без того развернуться обратно уже тяжело. Приставать к берегу надо, переждать.

Сказав так, Акакий бросил рулевое весло, помог спустить паруса.

Это правильно. Река узкая, с любого берега нас хороший лучник вмиг перестреляет, а паруса на мачте издалека видны.

Фрол с носа судна соскочил на берег, закрепил за дерево веревку. Эх, жаль, что когда в спешке рубили швартовы на Москве-реке, сходни упали в воду, а вытаскивать их на борт уже не было времени.

Мы с Акакием сели на корме, поглядывая в сторону Москвы. Дым стал поменьше и не такой черный, но пожар еще бушевал. Есть и говорить не хотелось – все мы были подавлены увиденным бедствием.

После долгого молчания разговор начал Фрол.

– Что дальше делать будем? Москвы нет, купца, что утром товар смотрел, не найдем. А может, его уже и в живых нет.

Наступила долгая тишина.

– Может, в Муром вернемся? – неуверенно проговорил Акакий.

– И что ты там жрать будешь? На сухой хлебушек перец сыпать, что в трюме лежит? – обозлился Фрол.

Оба посмотрели на меня.

– Так, давайте подумаем. В Москве в ближайший год делать нечего.

Фрол и Акакий согласно кивнули. С этим утверждением после увиденного не поспоришь.

Я продолжал:

– Вниз по Москве-реке идти на Оку неразумно – там татары могут быть.

Оба слушали меня с большим вниманием.

– Новгород о прошлом годе царем разорен, торговли считай что и нету. Что остается?

– Вологда, – сказал Фрол.

Акакий поморщился.

– Тверь.

– Уже лучше, но я предлагаю Псков.

– Почему? – одновременно спросили оба.

– От татар далеко, государь город разорить не успел, иноземных купцов много, по реке на нашем ушкуе до Пскова дойти можно, а там и товар продать. Ну как?

– Пустое говоришь! – махнул рукой Акакий. – Мы едва до Москвы дошли. Нас трое всего, а ты – «Псков».

– А кто сказал, что мы втроем поплывем? Народ сейчас из Москвы бежит. Многие остались без кола без двора, денег нет, ремесло сгорело, а кушать хочется. Почему людей в команду не взять? И нам польза, и они с голоду не помрут. Будем платить, как купцы платили. Продадим во Пскове товар и рассчитаемся.

– А что? Дело! – воскликнул Фрол.

Акакий долго молчал, раздумывая, потом согласился.

– Пожалуй, это лучший выход. Не бросать же ушкуй! Я на нем шесть лет отплавал. Крепкая посудина. К тому же товар больших денег стоит. Командуй, атаман!

– Это кто атаман?

– Ты! Не рубил бы швартовы – не ушли бы из Москвы, сами бы сгорели. Тебе везде удача сопутствует. Кто в Стамбуле денег заработал и потом подарок от визиря получил? Ты! Кто после Мурома на стоянке тревогу поднял и от татей судно оборонял? Опять ты! Не твоя вина, что нас трое осталось – разбойников было слишком много. А не подними ты тревогу да не рубись отчаянно – мы бы все раков на дне кормили. Кто-то же должен во главе быть? Мое дело – судном править, а ты правь нами – у тебя это получается.

Тьфу ты, опять попал, как кур в ощип. Отвечать за себя легче, чем за ватажку, пусть и малочисленную пока.

Я встал:

– Согласен, други!

Развернуть судно втроем нам не удалось; после нескольких бесплодных попыток мы стали веслами отталкиваться от берега, и течение само потихоньку сносило нас к городу.

Когда река стала шире, Акакию удалось развернуть ушкуй. Теперь можно поставить парус. Мы поставили малый – с большим управляться вдвоем без должного навыка было тяжело и неудобно.

Дыма над Москвой уже не было.

Мы подошли к Москве поближе – вдали виднелись постройки предместья – и пристали к берегу. Дальше продвигаться было опасно. Кто в Москве хозяйничает – мы не знали. Может, злобные крымчаки рыщут по пепелищам, отыскивая оплавленные куски серебра и золота. В богатых домах и церквях злато-серебро было, не все успели забрать с собою хозяева.

Как избранный атаман, я решил не рисковать судном с грузом, а наведаться в город в одиночку.

Перекусив наскоро сухарями и напившись чистой речной воды, я двинулся к городу по грунтовой малоезженой дороге, что вилась вдоль Яузы. Навстречу попадались редкие беженцы – с закопченными лицами, в прожженной местами одежде.

Я подошел к небольшой группе жителей, что присели отдохнуть в тени.

– Здоровьичка всем.

В ответ – молчание и пустые безразличные взгляды. Понятно – люди были в психологическом шоке от увиденного и пережитого.

Чем ближе я подходил к Москве, тем больше встречалось мне беженцев. Кто-то шел сам, кого-то жители несли на себе. Маленькие дети держались за юбки матерей, отцы семейств несли на себе узлы с нехитрым скарбом, что успели захватить в суматохе.

Уже недалеко от города я увидел троих степенных мужиков с топорами за поясом. По характерной манере носить топоры я опознал в них рязанцев. Так носили инструмент только они. Под тяжестью топора пояс перекашивался на одну сторону, и рязанцев называли «косопузыми».