Комплименты вызывали у Кати тоску. Столь свойственное женщинам желание нравиться не заглядывало к Кате в гости. Катя и так нравилась всем. Точнее, не нравилась!

Она поражала!

И это всеобщее поражение, порождавшее понятный протест, бунт, партизанское движение и революции, обычно приносило красивой Кате одни беды, как в личной, так и в общественной жизни.

— Неужели, — презрительно спросила она, — я похожа на женщину, которая хочет кому-то понравиться?!

Катя поправила деловитый ворот-стойку полумужского, дорогого, престижного — вызывающе некрасивого костюма. Провела по зализанным назад волосам. До недавнего времени она носила короткую стрижку. Но волосы и ногти Киевицы обладали неконтролируемым свойством отрастать за пять-шесть часов. И с волосами Катя перестала бороться (ногти же стригла два раза в день — утром и вечером!)

— Вы похожи на чистокровную ведьму, — раболепно прошептала Василиса Премудрая, опуская глаза. — В XV веке вас сожгли бы за вашу красоту на костре. И были бы правы. Красота украинок известна на целый свет… Но чем объяснить такое скопленье красивых женщин на одной территории? Ответ прост: у нас инквизиции не было. Ведьм сжигали на западе. И в России и в Украине к ведьмам всегда относились весьма толерантно. Иностранцы сами уничтожили свой генофонд, теперь ездят за женами к нам. Но вы, вы, Екатерина Михайловна…

Высокая, длиннобровая, изумительная Катя длинно вздохнула.

— Послушайте, раз красота — не доказательство, зачем о ней говорить? — усекла начатую в ее честь оду она. — И если вы пришли сюда для того, чтобы сказать, что я красива, как ведьма, вы зря потратили время.

— Если половина киевских ведьм за вас Трех, то лишь потому, что вы так красивы! — взволнованно возразила ей Василиса Андреевна. — Они видели вас на Купалу. Они верят в вас! В вас, Екатерина Михайловна. Я пришла к вам, чтобы сказать: Киевицей будете вы. Только вы. Одна вы. Я не могла сказать это вчера, в присутствии Дарьи Андреевны и моей студентки. Но вам следует знать это. И быть готовой к проблемам, которые непременно возникнут, когда Дарья Андреевна и Ковалева узнают…

— Что им не быть Киевицами? Почему вы так уверены в этом? — спросила Катя.

Уверения Васи ей не понравились — практически теми же самыми словами о ее избранничестве черт Кылыны когда-то заманил Катю в ловушку.

— Я верю в пророчество о Трех, — сказала Вася. — Но именно оно, увы, и ввело нас всех в заблуждение. Вас Трое… Хоть меня сразу смущало, что среди вас моя студентка. О, я слишком хорошо ее знаю! Ковалева инертна, пассивна, труслива, слаба. Она б не смогла стать даже достойным историком. Чтоб делать открытия и доказывать их, нужна смелость, азарт, способность бросить вызов… И вдруг — Киевица! Признаюсь, будучи в Башне, я подобрала ее волос. И провела ритуал с помощью кристалла Атран. Он показал: в ней нет ни капли… ни капли… Она слепая! Стоит мне обнародовать этот результат на Суде, никто боле не заикнется о Трех. Если одна из вас слепа, словно крот, не может быть речи ни о триумвирате, ни о пророчестве. Что же касается Дарьи Андреевны…

Но Дарья Андреевна Екатерину Михайловну не занимала нимало.

Катя испытывала к Маше странное чувство, близкое к любви.

В отличье от Даши и большей части проживающих в мире людей, Маша не раздражала ее (что, как вы поняли, случалось достаточно редко). Катя уважала Машу (что случалось еще реже), уважала за знания, за логику, за умение схватывать суть, охарактеризовать, сформулировать, и вполне органично принимала даже Машину скрупулезность, дотошность, вынуждавшую ту выправлять и одергивать Катю.

Катя и сама была скрупулезно дотошной, сама была логичной и умной. Катерина всегда подбирала характеры окружающих людей, как одежду, — чтобы не морщило и не тянуло, не злило и не муляло. И Маша, кем бы она ни стала впоследствии (и даже если б впоследствии она не стала б для Кати никем), была ее идеальной одеждой — по сути, она и была Катей, только вывернутой наизнанку…

Но главное, появление Маши вывернуло наизнанку и Катю.

И дело было даже не в том, что Маша, единственная во всем мире, считала Катю не сукой. А в том, что где-то очень глубоко часть Дображанской сучьей не была. И к этой-то части и апеллировала Маша, в упор не замечая всего остального… Она напоминала ей «идиота». Любимого героя безнадежно далекой Катиной юности, которому люди удивленно прощали правду.

И хотя Дображанская любила «идиота» тогда, когда, по ее убеждению, и сама была «идиоткой», не было ничего неестественного в том, что Катя сказала:

— Пошли вон! Да как вы посмели?! Вести расследование за нашей спиной… Привыкли считать ее дурой, студенточкой, привыкли смотреть на нее сверху вниз и не можете смириться теперь, что Маша стала вашей начальницей. Так вот, заткните свои комплексы дальше, чем видите. Маша — моя!!! Только посмейте сказать кому-нибудь про ваш жалкий кристалл! Только посмейте вякнуть что-то на вашем Суде! Я вас… — Рука Дображанской сжалась в кулак.

Васин торс рухнул вниз в поясном поклоне:

— Умоляю, Ясная Пани, простите! Вы — Киевица. Я сделаю все, как вы скажете. Но вы должны были знать…

— Вы правы, — смягчилась Катерина. — Я должна была знать. Хорошо, что вы сказали это именно мне. А в чем, собственно, заключается ваше пророчество о Трех?..

* * *

— Мама… — Маша выпустила Книгу из рук. Страх пополз по желудку холодной, щекотной струей. — Боже! Мы дуры! И Вася тоже… — Она поперхнулась накатившим отчаянием.

— Наша Вася? Василиса Премудрая? — отреагировал ее одногруппник.

Маша безнадежно заценила Весы. И резко сбросила со стола конспекты и шпоры.

— Ты тоже знаешь, кто я! — сказала она.

Он кивнул.

Он и так знал практически все. И она рассказала ему все остальное.

— …у нас могут забрать нашу власть. Но это не важно. Я только теперь поняла, если Весы покачнулись так сильно, Город ждет что-то ужасное! Не нас троих — весь Киев. А мы, эгоистки, подумали о себе… Город может погибнуть!

— Тогда почему ты сидишь здесь и зубришь билеты? — задал резонный вопрос Мирослав.

— Потому что я не знаю, что делать, — честно сказала она. — Куда бежать, кого спасать? Что это «что-то»? Никаких зацепок!

— У вас масса фактов.

— И что мы имеем в итоге? — пасмурно сказала Маша. — Дочь Кылыны объявила нам войну. Красный огонь указал на Анну Голенко, убежденную, что Ахматова вывезла из Киева Лиру и потому у нас нет литературы. У меня нет ведьмацких корней. У Даши тоже — по маме. Она собиралась заехать к отцу. Катя обещала навестить своих родственников.

— Подожди. — Мир прошелся по комнате. Кошки отсутствовали. В Башне стояла тишина. — У вас есть не раскрытое дело Анны Ахматовой.

— Нет, — отказалась Маша от раскрытия дела повесившейся из-за Горенко Голенко. — Даша права. Неважно, нашла ли Ахматова Лиру. Важно, что проблема величия местной литературы — не та проблема, из-за которой нам продлят власть на год. Получается: спасать литературу бессмысленно. Остается спасать самих себя.